Заметки о России

Я надеюсь, Вы действительно получили мое последнее трехчастное[340] письмо, из которого первая половина была отправлена г-ну Ларсену, а последняя — профессору Мюллеру. Итак, теперь об истории моего отъезда, чтобы память о ней навсегда сохранилась в городском архиве Калуннборга[341]. Я обдумывал поездку по санному пути в Москву[342], но пока я подыскивал попутчика, а также с душевной мукой, чтобы не сказать с отчаянием, ждал известий от своего доверенного лица[343], внезапно наступила оттепель, сделав дороги непроезжими и возвестив весну, которая также в этом году наступила необычно рано. Итак, мне пришлось ждать; тем временем я продолжал работать над исследованиями и метался аки лев рыкающий в поисках того, с кем мог бы поехать; я уже условился с одним армянином[344], но он так долго медлил, что мне это надоело, и я с радостью ухватился за возможность поехать с одним офицером[345], хотя ему и нужно было сделать крюк через Волынь, так как, во-первых, в поездке с ним были для меня большие преимущества в том, что касается и личной безопасности, и экономии средств, во-вторых, в его обществе я мог проделать весь путь до Тифлиса в Грузии, куда его назначили комендантом, в-третьих, путешествие состоялось бы вскоре, и я смог бы взять с собой столько книг и вещей, сколько бы мне было угодно, так как у него была большая фура для багажа помимо его собственного дорожного экипажа, и т. д. и т. п. Итак, я уже запланировал, что пока офицер по дороге сыграет свадьбу, которая не продлится больше 8–10 дней, я ознакомлюсь с очень известной гимназией в Кременце[346], в краю, который целиком польский. Оттуда я хотел один поспешить в Одессу, чтобы и осмотреть этот замечательный город, и договориться с датским консулом[347] об отправке домой по морю большой части книг, которые я бы не смог взять в Персию, но которые в Тифлисе были бы мне крайне нужны, так как я их получил в Петербурге слишком поздно и не смог там их проработать. Из Одессы я бы наведался к готам в Крыму[348] или, если бы их там не оказалось, то к статскому советнику Стевену в Симферополе, знаменитому ученому, который часто ездил по Кавказу и к которому у меня от Аделунга было рекомендательное письмо и вдобавок книга для передачи ему. После этого я хотел в определенное время и в определенном месте встретиться с моим комендантом и воспользоваться его обществом для безопасного проезда через Черкессию, через Кавказ и далее. Мои дорожные вещи я устроил таким образом, чтобы хорошо известный Вам большой сундук, в который поместились бы самые важные из моих книг и бумаг, оставался в фуре и тогда, когда я разлучусь со своим спутником. Для самого же необходимого, особенно из одежды, я купил ранец, или портплед, и его я намеревался взять с собой в Одессу и в Крым; он не слишком большой, так что я в крайнем случае мог носить его за спиной. Разработанный таким образом план казался мне сам по себе столь превосходным, столь соответствующим целям моего путешествия и удобным для меня лично, что я не раздумывая отклонил полученное мной тем временем привлекательное предложение составить компанию г-дам Кёппену и Гарижскому[349], двум подающим большие надежды молодым ученым и чиновникам, которых я знаю лично и которые поехали почти по тому же пути также с целью научных исследований, хотя я видел, что они уже собирались выехать несколькими днями раньше меня. Также ученый серб из Турции, г-н Стефанович, который опубликовал сербский словарь[350] и проч. и который является моим личным другом, очень хотел, чтобы я составил ему компанию по крайней мере до Москвы, откуда он собирался отправиться в Одессу; но казалось невозможным изменить мой прекрасный план или нарушить слово, данное такому человеку, как комендант Тифлиса; к тому же я должен отметить, что и сам он очень желал моего общества, чтобы лучше проводить время в таком чрезвычайно долгом и тоскливом путешествии. Так что я спокойно заканчивал свой труд о классификации феннской семьи народов, который выслал Вам в предыдущем письме[351], и прилежно выслушивал коменданта, который каждый раз уверял меня, что выедет через пару дней и что к тому нет никаких препятствий, кроме того, что портной не выполнил обещание по поводу его новой одежды и т. д. В понедельник 7 июня я, встревоженный и мрачный, отправился к нему, чтобы получить окончательный ответ; он сообщил, что крайний срок его отпуска истекает в среду 9-го, так что ему будет необходимо уехать самое позднее в тот вечер, чтобы все-таки день провести в городе. Итак, я уложил вещи, получил свой паспорт[352] и т. п. Добывание паспорта заняло у меня целый день с утра и до конца вечера. Мне нужно было свидетельство от моего домохозяина, что я ничего не должен и проч., но он уехал в деревню, и поэтому свидетельство следовало получить у его представителя. Оба они немцы и живут в другом доме на другом конце города; когда я там появился, у него были гости, и он попросил меня подождать до следующего утра, когда он довольно рано пришлет его ко мне с дворником[353]. Следующим утром я ждал до 9 часов. Мне надо было уходить, и я проложил свой маршрут так, чтобы по пути заглянуть к нему в 10 часов, но он все еще свидетельства не написал; между тем я обнаружил самого хозяина, которому я на это пожаловался; он пообещал прислать его через час, но я хотел получить сразу; по-видимому, он не знал, как его правильно написать по-русски, и после длительных переговоров было решено, что он сам покажет свидетельство квартальному надзирателю и получит его подпись, что было необходимо, и если бы он этого не сделал, мне пришлось бы бежать за ней самому. С этим я согласился, отправился домой и в раздражении стал ждать; тем временем в 12 часов он отправил ко мне дворника и передал, что свидетельство отнесено к надзирателю, у которого я сам могу его получить в час дня. Это меня раздосадовало, я взял с собой дворника и сразу отправился [к хозяину], но не мог добиться, чтобы он сам принес мне свидетельство[354], так что, поскольку я не знал, где живет надзиратель, я взял с собой дворника и пошел туда, но дома его не застал; вернуться и получить то, что мне нужно, я мог в 3 часа. Я поел, взял с собой своего хорошего друга Лобойко, чтобы в результате какого-то непонимания правил, как я в целом себя должен вести и т. п., не появилось новых препятствий; мы встретились с ним, сразу получили свидетельство, затем понесли его и мой старый российский паспорт (Schein eines beschränkten Aufenthalts[355]) к майору на другой конец города, где мы должны были с ним встретиться в 4 часа. Когда мы пришли, он ел; так что мы ожидали в течение ½ часа в некоем подобии передней или людской в компании других нуждавшихся в паспорте. Наконец появился офицер, который велел солдату-гвардейцу подписывать или записывать и выписывать как паспорта, так и свидетельства, после чего нам был выдан новый документ; с ним мы, отблагодарив солдата за труды, отправились в адресную контору. Контора для путешествующих иностранцев была открыта, но казалось, что все там погрузилось в глубокий сон; однако мы разбудили одного из солдат в прихожей, располагавшейся перед писарской, и стали выяснять у него, нельзя ли вызвать кого-либо из господ из конторы, чтобы с ним переговорить. Услышав шум, возникший при разговоре, вскоре вышел один из них, который сносно говорил по-немецки и в совершенно безукоризненной манере немедленно обслужил нас обоих — нас к тому времени и было только двое, вторым был портной из Стокгольма, и каждый из нас был со своим сопровождающим во избежание ошибок. Паспорт (билет[356]) мне был теперь выписан до Кавказской линии, он лежит передо мной, датирован 28 мая 1819 г. ст. ст. (по нашему календарю это 9 июня), так что я его получил очень вовремя, если бы я выехал в тот же день. Однако — все хорошо, что хорошо кончается, подумал я, и Вы, г-н профессор, думаете так же, но, к несчастью, это все еще не конец!