Заметки о России

Казалось[702], что мой фурман боится нападения больше, чем я. Ехали мы медленно, как и раньше, но без неприятностей через землю казаков[703], которая почти не возделана из-за того, что сухая и песчаная, но также (и это, несомненно, более важная причина) из-за исключительного положения ее жителей, которые все военнослужащие. Затем мы приехали в Саратовскую губернию, <5 августа> в крепость Царицын, которая лежит на Волге, но, кажется, значения большого не имеет, по крайней мере как город.

Вечером того же дня мы въехали в Сарепту. Здесь я провел два очень приятных дня; меня посетил епископ Райхель, говоривший на превосходном датском; также местный пастор г-н Ничман, которому я тоже нанес визит. В ту же гостиницу прибыл калмыцкий князь. В его свите из 60 человек был один, воспитывавшийся в Сарепте и говоривший достаточно хорошо по-немецки. И он, и князь, и все остальные исповедовали ламаистскую религию. Он казался довольно приличным человеком, хотя и не держал слово, что, по рассказам содержателя гостиницы, было среди них в порядке вещей.

Г-н Ничман показал мне кирху, в двух чердачных помещениях которой находится библиотека — небольшое собрание хороших книг, в основном подаренных общине. Я написал Нюэрупу и Мюллеру и передал письма хозяину[704]. Епископ отвел меня к мельнику, г-ну Сёренсену <6-го>; он, а также его жена были из Ютландии, но почти забыли датский. Они дважды пострадали от пожара, однако теперь снова жили счастливо. Посреди пустынного места они разбили два прекрасных сада и с большим трудом поливали их из реки Сарпы, которая впадает в Волгу.

Я купил пару пистолетов и на следующее утро <7-го> поехал дальше. Здесь уже кочуют калмыки со своими верблюдами, коровами, лошадьми и овцами. Но в особенности ими одними заселена вся степь между Волгой и землей казаков и кавказскими краями; у них там несколько значительных орд. Я заметил, что их черты лица имеют сильное сходство с алеутскими.

Вскоре к нам присоединились несколько карет с путешествующими в Астрахань, и тогда мы стали двигаться быстрее. Два городка — Черный Яр и Енотаевск — по сути являются приволжскими крепостями, а как города значения не имеют. Но там и сям вдоль Волги есть русские станицы, в основном населенные казаками. Им в собственной земле[705] намного лучше, чем русским, но здесь я не смог заметить особого различия. По всей дороге от Петербурга до Астрахани говорят на великорусском с незначительными особенностями и вариациями.

Среди моих спутников были [нрзб.] персы, но они русский знали совсем плохо, так что беседа с ними была невозможна. По-персидски они также не говорили, только по-татарски или по-турецки.

Наконец 13-го, в пятницу, я через Волгу прибыл в Астрахань — плохой город, скверно застроенный в основном низкими деревянными зданиями. В тот же день я побывал у англичанина г-на Митчела из Библейского общества, а также у г-на Волочкова в гимназии. К первому из них у меня было письмо от Патерсона, ко второму — от Френа. Оба приняли меня очень хорошо; вечером Митчел зашел ко мне с двумя другими английскими господами, и я показал им многие из моих книг и вещей.

В пути я занимался русским по «Хрестоматии» Мальша. Все произведения Карамзина полны приторных словес и кривых мыслей, особенно меня задело произведение «Деревня»[706] на с. 54, возможно потому, что недавно я видел Сарепту посреди пустыни[707].

На следующее утро я зашел к шотландским миссионерам и позавтракал у пастора Глена. Мне показали комнаты, которые были предназначены для доктора Хендерсона, и предложили ими пользоваться. Я принял это предложение с большой радостью и переехал во второй половине того же дня. Они помогли мне с предметами первой необходимости, которые иначе чужеземцу довольно сложно сразу же раздобыть.

Еще в тот же день, до обеда, я побывал у губернатора Бухарина и передал рекомендательное письмо. Меня приняли очень дружелюбно, хотя я быстро понял, что ничего особенного мне у него ожидать не стоит. Письмо было от Румянцева (графа)[708].

В воскресенье <15-го> я познакомился с немецким лютеранским пастором г-ном Э. Делином, который зашел к Глену. Он также говорил по-шведски и по-фински, так как жил в Або и был финским пастором в Ингерманландии.