Заметки с выставки

— Это потому, что теперь ты гораздо богаче, чем была тогда, — сказал ей Энтони, ловя взгляд официанта и изображая руками в воздухе счет. — Бог знает, где ты тогда останавливалась, и сомневаюсь, что ты много ходила по магазинам.

Открытие выставки было намечено на тот вечер — они закончили развешивание только накануне — но треть картин были уже проданы благодаря рассылке каталога.

На мгновение она обеспокоилась мыслью о том, как он справится на открытии, но, конечно, он справится прекрасно, потому что относится ко всем одинаково. Он будет признаваться в том, что он не художник, а школьный учитель таким образом, что обезоружит даже самого озабоченного собственным престижем коллекционера, и уделит молоденькому официанту, разносящему канапе, такое же внимание, как и банкиру с Николсоном[44] над камином. Она нервничала гораздо больше, чем он, и, по мере приближения вечера, ее состояние становилось только хуже. У нее были с собой бета-блокаторы, чтобы остановить заикание, успокоить трясущиеся руки, чтобы не выплеснуть вино из бокала, когда Талия представляет ее очередному пугающему журналисту или богатому незнакомцу.

У Энтони был дар — его невозможно было поставить в неловкое положение, потому что это было ему глубоко безразлично, или же он обращал внимание только на то, что имело скорее моральное, а не статусное значение. И как бы она ни прислушивалась к его спокойному здравомыслию, сама следовать его примеру она была совершенно не способна и предполагала, что такое состояние уходило корнями в детство; она была продуктом жалкой рефлексии своей матери, в то время как он происходил из рода, где всех принимали такими, какие они есть, и бесхитростно предполагали, что им воздастся добром за добро.

Он оплатил счет и лениво вертел в руках клочок бумаги. Она потянулась к его руке, успокоив ее, и, прежде, чем осознала это, они уже держались за руки на скатерти через стол — так, как никогда не делали дома.

— Пара молодоженов среднего возраста, — сказала она, а он просто ответил «да» и улыбнулся про себя, поворачивая свою руку под ее рукой, чтобы приласкать, а затем бережно обхватил ее запястье так, что ей захотелось вернуться с ним в крошечную холостяцкую берлогу и задернуть шторы. Только все там было слишком минималистским, а поэтому ничегошеньки там не было, кроме белой рулонной шторы, которая пропускала слишком много света, что сделало бы ее, по меньшей мере, застывшей и заторможенной. А посему, скорее всего они бы так и остались лежать, а потом заснули и затем проснулись с дурной головой и раздраженные.

Она все еще не оправилась от перелета, но состояние было приятным, просто она ощущала себя как бы нереальной и легкой, будто ее настоящее тело находилось в нескольких кварталах отсюда, оставив эту легковесную сущность, приятно погруженную в мир грез, плыть по течению позади. Они провели утро гуляючи — уж слишком славный был денек, чтобы тратить его на музеи, и Энтони прочитал, что подставляя лицо солнцу, тем самым помогаешь шишковидной железе адаптироваться к новому часовому поясу. Они прохаживались туда-сюда, справляясь в забавно скучном архитектурном путеводителе, позаимствованном из гостевой квартиры, и останавливаясь попить кофе. Затем они в последний раз взглянули на развеску и заверили Талию, что они все еще в стране и появятся вовремя, чтобы встретиться с теми, с которыми их хотела познакомить Талия. Взбудораженная известиями о предпродажах, но одновременно и разнервничавшаяся, Рейчел отправилась по магазинам в поисках нового наряда, который мог бы добавить ей смелости.

Все, кого они там встречали — и мужчины и женщины — выглядели безукоризненно ухоженными. Волосы, ногти, макияж, обувь; ничего не было оставлено на волю случая. Деньги, которые можно было бы истратить на еду, они спускали на то, чтобы выглядеть, как если бы они зарабатывали вдвое больше, чем на самом деле. Энтони уверял ее, что художнику надо выделяться на фоне остальных, и что чуть менее холеный внешний вид будет для нее знаком отличия и английскости. Но по мере того, как время шло к полудню, она все отчетливее осознавала, что туфли у нее стоптаны, ногти обломаны, а волосы с провинциальной прической не выглядят здоровыми. Даже огромные женщины, выбирающиеся из иногороднего туристического автобуса, были при маникюре и укладке. Так что она купила самое дорогое платье, дороже которого у нее в жизни не было, а на распродаже — подходящие к нему туфли, и записалась на три часа, чтобы заняться волосами и ногтями.

— Но ты же не будешь делать себе такие же когти как у Талии? — спросил он.

— Это вряд ли, — ответила она, — с такими жуткими обрубками, как у меня. Но хотя бы отшлифуют, отполируют и покроют каким-нибудь бесцветным лаком. И сделают что-нибудь со всеми этими омертвевшими кусочками старой кожи вокруг ногтей.

— Я бы никогда не обратил внимания.

— Я тоже!