Заметки с выставки

— Все не запомнишь. Ты уже забываешь.

Он старался, потому что был самым старшим — особенно сейчас, когда должен был появиться младший братик — и он должен был служить примером. Но ему было не по себе записывать всякое-разное, если только он не знал точно, что информация была верной — например, даты сражений или что изобрел Хэмфри Дэви, а что — Изамбард Кингдом Брюнель. Но чувства были не похожи на факты. И откуда было знать, заправдашние они были? Правильные?

Потом хотелось, чтобы он не записывал кое-что из того, что записал. Он думал вырвать эти странички, но не осмеливался. Вместо этого он купил специальный ластик для чернил, который нужно было капать из маленького коричневого пузырька с пластиковым аппликатором в крышке. От него забавно пахло, и он вроде бы работал, но только когда он высыхал, все равно было видно, что написано, только буквы были бледно-желтого цвета вместо нелиняющей синей шариковой ручки.

И только недавно ему пришло в голову, что можно запросто оставлять пустые дни. Поскольку единственный ключ был у него, никто и не узнает. Но он уже научился не принимать за чистую монету все, что ему преподносили. Ему сказали, что дневник был его личным, секретным — но это могло измениться. Его могут неожиданно попросить передать дневник, а тот будет не заперт на ключ, или он сам может заболеть без предупреждения, как это случалось с Рейчел, и оставить дневник незапертым, и любой проходящий мимо его комнаты сможет полистать страницы. Никто не может удержаться от того, чтобы не почитать блокнот с личными записями. Это было неправильно, но непреодолимо, он уже все понимал.

Когда Морвенна будет достаточно взрослой, чтобы вести дневник, ему придется предупредить ее, чтобы она спрятала свой дневник где-нибудь, а ему не сказала. Ей было только три года, но у нее уже проявлялось тревожащее отсутствие осторожности. Она рассказывала и показывала все. Она беспечно, не таясь, ела шоколад, мороженое или печенье, будучи беззащитной перед любой проходящей собакой, чайкой или не слишком щепетильным ребенком. Она делилась вещами с бездумной щедростью, о которой сожалела только тогда, когда бывало слишком поздно.

— Гарфи? — окликнул его Энтони. — Ты готов?

— Иду!

Он закрыл дневник, спрятал у себя под матрасом, сунул руку в камин в своей спальне и припрятал ключ на закопченной полочке в дымоходе. Затем он быстро спустился в прихожую, где Энтони застегивал на Морвенне вязаную кофту.

Больница, куда отправилась рожать Рейчел, находилась в Пензансе, на набережной. На самом деле, ее нельзя было назвать больницей, потому что там никто не болел, туда просто приходили рожать — в дом под названием роддом Болито. Больница Св. Лоуренса, где она лежала сейчас, была очень далеко в Бодмине, а Бодмин был почти уже в Девоне — вот как далеко это было.

Гарфилд попытался сесть впереди, на место Рейчел, но не удивился, когда Энтони сказал ему выйти и сесть сзади, потому что Морвенна была слишком маленькой, и могла открыть окно или дверь, когда они будут ехать быстро. Не то, чтобы они когда-нибудь ехали очень быстро. У них был Моррис 1000 Тревелер, кремового цвета, с деревянными вставками. Машина была очень старой, почти антикварной, и Гарфилд часто слышал, как Энтони говорил — она прослужит еще много лет, если с ней хорошо обращаться и не перегружать двигатель. Она была такой старой, что поворотники у нее выскакивали сбоку и начинали мигать, а не просто мигали, как в обычном автомобиле, и Гарфилду это нравилось. Но летом сиденья нагревались и больно прилипали к ногам, если он был в шортах, как сегодня. А еще заднее сиденье воняло, потому что как-то раз Рейчел забыла там пачку сливочного масла Анкор, масло растаяло и впиталось в обивку, оставив только высохшую бумагу и ужасный запах, учуяв который реально ощущаешь, что уже укачался. Особенно плохо было в жаркие дни, а сегодня жарко, потому что у них бабье лето. Гарфилд и Морвенна дышали через рот, чтобы не слишком чувствовать этот запах. Если вместо этого они открывали все окна, Энтони жаловался, что они создают слишком сильное лобовое сопротивление, и ему приходится тратить бензин впустую. Это плохо для планеты, все равно как не выключать свет или набирать слишком много воды в ванну.

Пока они ехали, Энтони рассказал им, что ребенка собираются назвать Хедли, в честь его деда, которого звали Майкл Хедли Миддлтон. Затем он рассказал им все о том, почему Рейчел оказалась в больнице в Бодмине. Он всегда говорил им правду обо всем, потому что это было важно и так поступали квакеры. Но не всегда сразу. Из разных разговоров Гарфилд знал, что она давно была в другой больнице, и ждал, что отец расскажет им об этом.

Гарфилд заметил, что разные люди, включая даже и других квакеров, не были такими правдолюбцами, как Энтони. Они говорят тише, думая, что он их не слышит, или заговоривают с ним, как будто ему пять лет: «Мамочка ушла ненадолго. Она скоро вернется. Ей просто нужно отдохнуть после рождения ребенка».