Заметки с выставки

Но Энтони сказал, что она больна. Не так, как бывает, когда съешь слишком много лимонного мусса, но больная в голове, так что она слышала и видела то, чего не было на самом деле, как будто во сне, но с открытыми глазами. А еще она загрустила. Очень сильно загрустила. Несмотря на то, что появился новый ребенок, о котором нужно думать. Так что она в больнице, чтобы им с ребенком выздороветь и чтобы снова все были счастливы. Им не нужно беспокоиться из-за того, что говорят другие люди. Она не сумасшедшая. В больнице были бедняги, которые по-настоящему сумасшедшие и, вероятно, они никогда оттуда не выйдут, потому что не могут справиться самостоятельно. Но называть их сумасшедшими или психами невежливо, и даже неправильно с медицинской точки зрения. Они больные, как Рейчел, но гораздо сильнее.

Гарфилд решил, что ребенок должен был быть с ней из-за молока.

— А мы можем заразиться? — спросил он. Так случалось в школе с кашлем и простудами. Стива Педни, мальчика довольно хулиганистого, чей папа, по слухам, сидел в тюрьме, ругали за то, что он сморкался, просто зажимая одну ноздрю пальцем и лихо опустошая другую на покрытие спортивной площадки. Все смеялись, потому что это было так противно, но так классно, и Гарфилд думал, что может быть так лучше, чем целый день ходить с промокшим носовым платком в кармане, потом сунуть туда руку — а там сюрприз. Но мисс Курноу сказала, что так распространяется туберкулез. Но Педни все равно так делал. Кашлять и чихать — заразу размножать. Безумие и печаль могут распространяться тоже.

— Нет, — сказал ему Энтони, прищуриваясь в зеркало заднего вида, а это означало, что он улыбается. — Это просто внутри нее, как живот болит. А вы не можете заразиться, если будете рядом с ней или обнимете ее. На самом деле, когда увидитесь, она, вероятно, захочет обнять вас как следует. Она по вам скучает. Но она на очень сильных лекарствах, от них она может показаться немножко спокойнее, чем обычно, или немножко сонной. Не волнуйтесь. Просто будьте сами собой и потом спросите меня, если что-то будет непонятно.

В этот момент Морвенна затянула одну из своих бессмысленных, довольно немелодичных песен, так что оба они замолчали и слушали ее. Она впитывала музыку, как губка — песни из передачи Играем в школу или из рекламы (в домах других людей, потому что у них телевизора не было), из гимнов детского сада и воскресной школы, даже из рождественских песнопений оркестра Армии спасения — но она их как бы расплавляла и трансформировала таким образом, что, если не знать заранее, что она, по ее мнению, поет, догадаться было трудно. Гарфилд слушал внимательно и решил, что на сегодня это была женщина из рекламы пшеничной соломки. Он проверил свою догадку, запев вместе с ней, но при этом тянул подлинную мелодию.

Есть двое мужчин в моей жизни.

Одному я мать.

А другому — жена.

Их обоих угощаю самым лучшим я… натуральной ПШЕНИЧНОЙ СОЛОМКОЙ!

Песня была какой-то странной, потому что никуда не вела. Она была какая-то обрубленная — как хвост. Она казалась концом чего-то более длинного — но оставалась странно навязчивой. Гарфилд видел эту рекламу пару раз в доме друга, и, насколько ему было известно, Морвенна видела ее вообще только однажды, когда они смотрели ее вместе в магазине электротоваров — пока Энтони покупал батарейки. Но у нее была вот такая память. И это почти пугало.

Еще в рекламе было странно то, что на самом деле женщину было совсем не видно, просто люди на грустном пляже, и солнце садится, но ощущение такое, что вы знали, какая она. Ясно было, что она вся в заботах. Она много думала о том, как накормить мужа и сына. Странно, что она называла сына мужчиной, потому что он явно пока еще не таковым не являлся, но, возможно, она перед ним немного робела. Возможно, он был строг с ней, как и его отец, и еда была для нее единственным способом добраться до сына. Еда вместо объятий. Как и у некоторых женщин-друзей из квакеров, которые навещали их, пока Рейчел лежала по больницам. Те, которые называли ее не Рейчел, а мамочка, и врали, и говорили, что она устала, хотя сами точно знали, что вовсе нет, но что они не должны говорить — сошла с ума. Они приносили Энтони пироги и тушеное мясо. Но в основном пироги. Гарфилд посмотрел на отцовский затылок и подумал о постере Интерфлоры на дверях цветочного магазина, что на рыночной площади. Там было скажи это цветами. Скажи это пирогом.

Морвенна поймала его взгляд, улыбнулась и запела чище, и он понял, что угадал правильно. Они притоптывали ногами в такт и спели рекламный куплет вместе, теперь поувереннее, ведь их было двое. Так забавно.

Есть двое мужчин в моей жизни.

Одному я мать.

А другому…

— Ну, хватит уже, — заявил довольно твердо Энтони.

Гарфилд смолк сразу, но Морвенна продолжала петь, еще громче и быстрее, хихикая и не понимая, потому что ей было всего три с половиной года.

— Хватит, Венн, — Гарфилд похлопал ее по коленке, и она посмотрела на него.

— Шшш… — сказал он ей.

— Шшш… — повторила она.