Заметки с выставки

В некоторых люди были одеты и расхаживали по палате, или просто сидели в креслах. В некоторых все лежали в кроватях. Судя по всему, в палате всегда были или мужчины, или женщины. Еще была комната, где все были очень старые, и детское отделение с картинами на стене, чего он не ожидал. Он решил начать дышать так неглубоко, как только возможно — чтобы не втянуть безумие.

— Отделение Уильямс, — сказал Энтони. — Нам сюда. Отделение Уильямс.

Дежурная медсестра была молодой и очень дружелюбной. Она присела так, что ее голова была почти на той же высоте, что и у Морвенны, и сказала: А кто это к нам пришел?

— Я Гарфилд, а это Морвенна, — объяснил ей он.

Там очень сильно пахло уборной, но не от медсестры. От нее пахло кондиционером для ткани.

— Точно? — спросила она.

Он заметил, что у нее были такие большущие груди, что она, вероятно, могла смотреть время на своих часиках, не поднимая их.

— Ты пришла повидаться с маленьким Хедли? — спросила она Морвенну. Морвенна кивнула.

— И с нашей мамой, — сказал Гарфилд. — Пожалуйста.

— Мама немного сонная, — сказала она. — Наверное, много говорить не сможет, но она с нетерпением ждала встречи с вами обоими. Я знаю, что ждала. Вы для нее лучше любых таблеток. Скоренько встряхните ее как следует.

Поднимаясь, она улыбнулась Энтони, и Гарфилд увидел, что у нее классная аппетитная попа, гармонирующая с грудью. Он удивился тому, что представил себе — что бы он почувствовал, если бы сильно уткнулся в нее или же укрылся под ее грудью, как под большим мягким нависающим облаком. Наверное, она прочитала его мысли, потому что на мгновенье положила руку ему на макушку и дала ей соскользнуть вниз по затылку так, что он покрылся мурашками и покраснел.

— Вы найдете ее в комнате в конце коридора, — мягко сказала она Энтони. — Вдоль по отделению и повернете направо. Я пойду и принесу из кроватки маленького Хедли.

По телевизору шел фильм с Бобом Хоупом, несколько женщин смотрели кино или делали вид, что смотрят. Их лица были повернуты к экрану, но Гарфилд был уверен, что, когда он шел мимо, их глаза воровато повернулись к нему. Он ненавидел фильмы Боба Хоупа. В них было полно шуток, которых он не понимал, потому что все говорили слишком быстро, и у него они связывались с тошнотой, поскольку получалось, что их показывали только когда он оставался дома и не ходил в школу из-за расстройства желудка. (Он слышал, как говорили, что у него чувствительный желудок, и ужасно стыдился этого).

Теперь Морвенна цеплялась за руку Энтони, что должно означать, что она действительно напугана, и Гарфилд на короткое время позавидовал той мягкой девочковости, которая позволяла ей принимать привилегии как право, причем намного позже возраста, когда ему самому было сказано — ты большой мальчик, перестань плакать и прекрати проситься на ручки. Точно так же, как и Морвенна, он подозревал, что действительно хотел, чтобы Энтони нес его высоко на плечах, где он, бывало, чувствовал себя безопаснее всего. Но у Энтони болела спина, и ему нельзя было больше так делать.

Женщина в желтом халате со слишком большой головой, подошла к ним и сказала каким-то совершенно неправильным голосом: «А дайте мне конфеток».

— Извините, — сказал ей Энтони, — у нас нет. И пошел дальше с Морвенной.

Но Гарфилд утром купил на свои карманные деньги смесь лакричных жвачек и печенья с ревеневой и кремовой начинками. У него оставалась одна жвачка, и он знал, что женщина знала, что та лежала у него в кармане шортов, потому что она не уходила, а уставилась на него сверху вниз.

— Ну ладно, — сказал он ей. — Но это у меня последняя.

Она взяла у него палочку жвачки, мгновенно сорвала обертку и бросила ее в огромный рот. Ее губы как у лягушки, когда они разделились, казалось, делили голову четко на две части. Она с жадностью сглотнула.

— Вообще-то, ее нужно долго жевать, — сказал он ей.

Она снова протягивала толстую руку.

— Дай мне конфеток, — повторила она, и тонкая струйка лакричной слюны потянулась по подбородку.

— Это была последняя, — сказал он. — Я же вам говорил.

Он припустил бегом, чтобы уйти от этого страшного взгляда, и догнал Энтони с Морвенной, когда они поворачивали направо в самом дальнем конце отделения. Он оглянулся посмотреть, не идет ли она за ними. Она осталась там же, где и была, но все так же пристально смотрела вслед, а когда увидела, что он оглянулся, задрала свою ночную рубашку. Он быстро отвел взгляд, но не достаточно быстро.

От коридора отходил ряд спален. На дверях у них были латунные номера, и, если комната занята, то в латунные держатели были вставлены маленькие карточки с именами обитателей. Они напомнили Гарфилду об этикетках на банках в кладовке дома, только вместо того, чтобы говорить «Жженый тростниковый сахар» или «Макароны» они сообщали, что там находятся Джули Доусон, Мэгги Трелор или, как в палате номер семь, Рейчел Миддлтон (вместе с Хедли).

Забавно было видеть, что ее так называют, потому что, когда она рисовала, все называли ее Рейчел Келли.

— Почему во всех дверях есть окошки? — поинтересовался он.