Заметки с выставки

Когда стекольщик ушел, Хедли пошлепал в магазины с плетеной корзинкой, которую обычно брала Рейчел. Он любил все это. Благодушная очередь у Трегензы за фруктами, овощами и кофе в зернах, а затем у Лавендера за хлебом, сыром и ветчиной. Он любил пройтись вниз по одной стороне Маркет-Джу-стрит за газетой и к почте, а затем вверх по другой — к киоску с оливками. С ним здоровались, когда он проходил мимо. Три человека остановили его обменяться новостями и поболтать. Все, что в подростковом возрасте заставляло его стремиться в Лондон, та медлительность и очарование, отсутствие анонимности, неспешная размеренность дня — завтрак-обед-ужин, выпивка и легкие перекусы — были теперь ему милы. На удивление, местные сплетни — на чьей племяннице женился симпатичный почтальон, и что такого мог сделать менее приятный почтальон, чтобы взбесить незамужнюю сестру человека из магазина абажуров — стали казаться более важными, чем любые новости из общенациональной газеты. Целыми вечерами сидеть по-товарищески в одной комнате напротив Энтони, не делая ничего более захватывающего, чем чтение, и поужинав пораньше, потому что Энтони страдал от повышенной кислотности, если ложился спать на полный желудок; ходить на собрание вместе с ним и долго беседовать потом со всеми о том, о сем — все это вдруг оказалось именно тем, чего он хочет, тем, что как он почувствовал, было нужно ему больше всего. С каждым неприхотливым днем, прошедшим после похорон обнаруживалось, что ему становится все сложнее представить себе, как от всего этого отказаться. Это настораживало, поскольку предполагало, что в его обычной жизни чего-то не хватает, тогда как он привык думать, что его жизнь более-менее достигла совершенства, насколько это вообще возможно.

По дороге домой вниз по Чапел-стрит, он сделал небольшой крюк и заехал в Сент-Мэри, чтобы поставить свечку за Рейчел, а затем присел ненадолго на кладбищенскую скамейку полюбоваться видом бухты.

Хотя мальчиком он вел себя в большинстве случаев безукоризненно, его единственным по-настоящему бунтарским поступком было вступление в одиннадцать лет в группу подготовки к конфирмации, чтобы присоединиться к Англиканской церкви. Рейчел взяла вину на себя. За год до того, они как-то раз поехали за покупками, и она привела его в Сент-Мэри, чтобы укрыться от дождя. А потом, откинувшись на спинку скамьи, страшно забавлялась, наблюдая за тем, как ему кружила голову вся эта мишура и статуи высокой церкви[26], являвшие такой контраст по сравнению с непритязательной строгостью Домов собраний Друзей, которые до сего времени были его единственным религиозным опытом. Когда он после этого целыми днями начал докучать всем с вопросами, Энтони в итоге настоял на том, чтобы Рейчел сводила его на службу, где он нашел бы ответы. Она с этого начинала, как сказал Энтони, и, в конце концов, это была вера ее молодости. Так что она привела его на службу, и он пропал. Гимны, декламация, месса с певчими, колокольчики и ладан, кружева и ритуалы, мистическое действо евхаристического обряда. По сравнению с внутренним созерцанием и эпизодическими, бесформенными декларациями британского квакерства, служба представляла собой драму.

Он вступил в подготовительную группу и шестью месяцами позже прошел конфирмацию. С тех пор, когда остальные члены семьи отправлялись на собрание, он, обычно в школьной одежде, предпочитал самостоятельное посещение литургии. Только галстук был не от формы. Гарфилд и Морвенна сначала дразнили его, но перестали, когда Энтони резко поговорил с ними о религиозной терпимости.

Он так никогда и не вошел активно в церковную общину — он вырос в замкнутого подростка — но приносил деньги на сбор пожертвований, следил за чтением отрывков по своей Библии и пристрастился, по крайней мере, на некоторое время, к ежедневному чтению Писания и изучению непривычной дисциплины — формальной молитвы.

В семье никогда не обсуждалось отличие его сексуальной ориентации — они были не такими — даже с Морвенной, с которой он был ближе всех, эту тему всегда старались обходить, но эпатажное отличие избранной им религии предлагало этому удобную метафору.

У Хедли не было особых успехов в учебе, но справлялся он неплохо. Все, что когда-либо его действительно интересовало, было искусство. Поэтому он поступил в художественную школу в Фалмуте, где был тихим, но довольно популярным учеником, и продолжал плыть по течению в верхней половине способных, но ленивых студентов, не реализующих свой потенциал. Он переехал в Лондон, где делил дешевую квартиру с двумя тихими девочками, которые отказались от живописи ради реставраторских работ. И, благодаря разговору, завязавшемуся с восхищенным пожилым мужчиной после службы в церкви святого Иакова на Пикадилли, получил работу в маленькой галерее в нескольких минутах от дешевой стороны Корк-стрит.