Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

В раздевалке едва отыскали свободные места, да и то раздевались в разных углах: Юра с «Пушкиным», Вася с Сашей, а я с Митей. Как я понял, Митя никогда не видел такого количества обнажённых мужчин и разглядывал их с нескрываемым интересом. Вид двух помещений, сводчатых, мрачных, переполненных паром, гулкими голосами, звоном жестяных шаек, поразил Митю. Но робел он недолго. Быстро приметил нескольких детишек, много меньше его, и понял, что ничего страшного нет, а есть просто нечто страшно непривычное. Ещё больше озадачила его парная, которая, как я понял, эксплуатировалась крайне безграмотно и представляла собой густой горячий суп из человеческих тел, плавающих в плотном, душном тумане. Ухвативши мою руку, Митя кряхтел, крякал, но не уходил из парной, и я ещё раз обратил внимание на его изрядную выносливость, которую, кстати, отмечал и Чудецкий. Парная его заинтересовала, и он забегал туда ещё несколько раз уже без меня с криком: «В Африку! В Африку!» Он даже просил меня побить его веником и был совершенно счастлив.

Но в бане сразу обнаружилась ужасная Митина неумелость (дед Ласкин!): он не умел мыть голову, не умел тереть себя мочалкой и делать все те обычные банные процедуры, которые отлично умели делать совсем маленькие соловецкие ребятишки. Я мыл его, как грудного ребёнка.

Наутро, когда мы плавали по соловецким озёрам и каналам, Митя был весел и оживлён, и я снова отметил его удивительную выносливость. Только теперь понял, какой вред принесли мальчику все эти разговоры о его болезненности и слабости. Он не закалён и не испытал в жизни никаких физических нагрузок. То, что дала ему природа, постоянно умалялось, его убеждали в мнимой физической неполноценности, морально разоружая его. Вина в этом, главным образом, Ариадны Васильевны[50]. Повторилось то, что было с Леной и Наташей[51]. Обладая прекрасными природными данными, они даже не пытались выказать это своё преимущество ни в спорте, ни в жизни вообще. Наоборот, уничтожали их жалобами на большой рост, крупный размер ноги, на мнимую болезненность. Эх, да что теперь говорить…

* * *

Голованов-старший. Глупо писать о себе, но для коллекции…

Доволен ли я? Очень! Я прожил единственные две недели во всей моей жизни со всеми моими детьми и понимаю, что это никогда не повториться. Никогда. Другое дело, меня могут спросить: «А что же ты прежде с ними не жил? Кто тебе мешал?» Как «кто»? Я сам и мешал себе. Других побороть легче, чем себя. Потому и доволен. (Замечательно это у меня выходит: всякий раз нахожу вполне благопристойную лазейку!)

В этой поездке я был весьма хорошим организатором и довольно плохим воспитателем. Не сказал Васе, какой он эгоист (я-то больший, но сказать надо было). Заискивал перед Александром, которого очень ждал, и не мог нарадоваться самим фактом его присутствия рядом. Ему надо было сказать, что он непозволительно строг к Солнечной системе вообще и всем её обитателям в частности, что пора становиться взрослым. И Свете надо было всыпать за её внеземную отрешенность. И уж совсем плох был я с Митей, хотя и очень старался. Плохое забудется, конечно. Может быть, это и не самокритично, но я не был бы в обиде на своих сыновей, если бы они вели себя так же со своими детьми лет через 20. Но тепла, тепла во мне мало! А оно и Васе было нужно, и Мите…

Я не отлынивал от работы, не тушевался в походах, но сам-то понял, что походы эти — уже не для меня. Однако ни разу ни в чём не дал себе послабления.

Мне кажется, мои мальчики будут помнить Соловки долго…

* * *

Геннадий Джавадович Джавадов — председатель поселкового совета на Соловках. Очень энергичен и не совсем глуп, но взрывной характер и привычка делать раньше, чем думать, очевидно, скоро прервут его карьеру. Угощал огромной костью, на которой не было и следов мяса, пили только чай.

* * *

Уже засыпая на пароходе в каюте, Митя поднял голову и сказал мне:

— Давай койками поменяемся…

— Зачем? У нас же одинаковые койки…

— А у тебя тоже качает?

— Конечно, качает! Но ты не бойся, спи… Тебя убаюкает…

Он заговорил о качке, едва вступив на пароход, очень её боялся. Тут он весь в Наташу: она совершенно не переносит качку. А качка чуть заметная, действительно убаюкивающая. Все очень хорошо выспались в эту ночь.

* * *

Наш пароход «Соловки» простоял в рыбацком посёлке Пертоминске с 15.00 до 21.00. Иначе он пришёл бы в Архангельск ночью, что запрещено. Говорят, из-за Северодвинска, где делают атомные подводные лодки. Но ведь днём лодки легче разглядеть!

Гуляя по посёлку, купил гвозди для ковки лошадей, только потому, что в Москве их не продают, и томик Платонова. Митя купил себе перочинный ножик, но после того, как он попытался пырнуть этим ножом «Пушкина», ножик пришлось выбросить в иллюминатор.

Юра.

* * *

Удивительная палево-розовая ночь.

— Если бы у меня была любимая девушка, — сказал Чудецкий, — я бы сейчас сел на верхней палубе, закутался бы с ней в одеяло, и просидел так всю ночь… Смотри, что на небе делается…

Я думал, что самое трудное — понять ребяческие эпатажи Мити, а оказалось, что понять взрослых ещё труднее…

* * *