Замочная скважина

Могу представить, почему. Наверное, он всерьез задумывается о том, что у мамы могла поехать крыша, просто не в той форме, о которой принято говорить. Если она считает, что проблема многолетнего избиения детей заключается лишь в том, что однажды оно случайно вскрылось из-за череды нелепых случайностей – это, наверное, диагноз.

Но и маму можно понять. Ее мир переворачивается с ног на голову буквально на наших глазах. Еще с утра у нее был муж, трое детей, и какая-никакая, но копия жизни, которую она не уставала достраивать каждый день. Что у нее осталось теперь?

Папа приговорил Питера. И чтобы не считал он – мама, да и я – прекрасно понимаем, что с ним произойдет какой-нибудь «несчастный случай» уже в ближайшее время.

Я все еще помню злого врага королевства в луже варенья.

Думаю, мама их таких тоже немало повидала за время их совместной жизни.

Мы понимаем, что это не пустой треп.

Как и то, что он намерен всерьез забрать нас у нее не только формально, но и фактически. И что тогда ей остается?

Дом, Эби, Нара.

Все.

Это все, что у нее остается. Ну, может еще какая-нибудь страховка, если жизнь Питера застрахована.

Мама сказала, что собирается рассказать нам о том, что сломало ее жизнь – и папа воспринял это, как угрозу. Может быть, он действительно сломал ее жизнь? А сейчас разрушает остатки того, что она умудрилась построить после волны, снесшей ее предыдущий песчаный замок?

Но как бы то ни было, папа хотя бы никогда не позволял причинять нам вред. Я люблю маму, и мне ее жаль, но если ничего не изменить – то, по справедливости, она сама в этом виновата.

Да, у нее могло быть много поводов для этого. И папа действительно мог быть ублюдком, как партнер, оставив ей кучу комплексов. Но последнее слово в наших избиениях всегда оставалось за ней – она всегда могла сказать Питеру «хватит!». Взять сковороду и огреть его, как следует. А после собрать вещи и вместе с нами уехать к бабушке с дедушкой.

Но она этого так и не сделала.

Она боялась остаться одна. Думаю, она боялась, что еще один расход просто не переживет.

Не знаю, почему она стала на этом так зациклена.

Но почему-то я верю сейчас ее слезам. Я верю, что ей не плевать на нас, как сказал Нейт. Верю, что она не будет оплакивать так смерть Питера, как оплакивает прощание с нами. Но при всем этом даже сейчас единственное, в чем она раскаивается – что позволила череде случайностей вывезти «это все» на поверхность.

Даже сейчас ее не гложет то, что она позволяла бить нас все два года.

Может, папа и прав. Может, мама не стоит жалости. Может, я просто в принципе жалею всех, потому что на себе знаю, какого это – постоянное одиночество. Отвержение обществом, одноклассниками, друзьями и даже сводной сестрой. Знаю, каково это – общаться с невидимым другом, потому что нет настоящих собеседников.

Во мне легко вызвать сочувствие.

Но некоторые, наверное, его действительно не заслуживают.

Гляжу на Нейта – он теперь уже немного сгорбился. Выглядит не так уверено. Видно, что ему становится неловко от происходящего и он хочет закончить это, как можно скорее.

Наконец, папа идет в гостиную и через мгновение возвращается со своей кожанкой. Натягивает ее, и поворачивается к нам с Нейтом:

– Идите собирайте вещи. У вас десять минут.

Я теряюсь.

Брат тоже.

Десять минут? На то, чтобы наши собрать вещи со всего дома, в котором мы жили больше двух лет?

– Я.. – брат неуверенно жмет плечами – мне не хватит, па.

– Что не успеешь взять – куплю – отмахивается он.

Не знаю, что мне делать.

Все это как-то стремительно. Мне стоит больших трудов сейчас действительно держать себя в руках. Я близка сразу к двум крайностям – либо разрыдаться, либо истерически рассмеяться. Причем второе, скорее всего, в итоге все равно потом закончиться первым.

Мне нужно больше времени.

Я не могу просто так взять и уехать. Я точно знаю, что буду потом обо многом жалеть. Что забыла памятную заколку, или не сказала маме, как люблю ее – несмотря не на что – и попробую уговорить папу дать нам общаться с ней хотя бы смс-ками или письмами, добавив, что меня он точно послушает.

Я не могу уехать, не наобнимавшись на прощание с Эби. Сестренкой, которую знаю всего полгода, но которую неизвестно в каком возрасте увижу следующий раз.

Думая обо всем этом, я начинаю понимать, что не хочу уезжать. Несмотря на Питера, на его побои, на неидеальную мать – здесь мне все знакомо. Здесь мой дом, моя школа – в которой пусть меня и терпеть не могут, но которую я знаю.

Моя комната.

В итоге начинаю шмыгать носом, быстро утирая слезы.

Папа, обеспокоенно нахмурившись, подходит и обнимает меня, прижав к себе:

– Ну, принцесса, ты чего?

– Не хочу уезжать – бормочу сквозь сопли и слезы, что теперь, подобно тоналке, мажут его футболку, в которую я уткнулась лицом – не хочу.

– Принцесса не хочет возвращаться в свое королевство?

– Мне не пять лет, пап.

– Знаю – отвечает, чмокнув меня в макушку и отстранившись – но так надо.

– Нет – возражаю – не хочу.

– Джи, хватит – осекает, наконец, он меня – мы уезжаем и точка. Иди собирать вещи.