Замочная скважина: Наследие

– Как ты можешь? Тебе совсем плевать? Даже на нашу семью. На Нейта! Он был моим братом! Твоим сыном! И единственное, что ты сказал мне на счет его смерти, это «ты не виновата?!».

Папа совершенно не пытается выразить раскаяния, а лишь глубоко вздыхает, как бы говоря «опять все по новой»:

– Солнышко, они были смертными и все равно бы умерли. И твой брат тоже, мы же уже говорили об этом. Понимаю, тебе пока сложно принять этот факт – но я уже привык терять смертных. Давно. Очень давно. Иммунитет, выработанный веками бессмертия. Ты тоже скоро им обзаведешься. Я был готов его потерять еще в тот момент, когда он даже не родился. Я с самого начала знал, что в итоге останемся только мы. Поэтому для меня новинки никакой.

Обессиленно облокачиваюсь на спинку кровати, и скупые слезы вновь начинает течь по моему лицу.

Я отмахиваюсь от отца и яростно, словно упрямый ребенок, цежу:

– Я не хочу быть такой. Не хочу быть долбанным монстром. Лучше уж смерть.

По папиному лицу пробегает тень.

Это не тень вины.

Это тень черного понимания.

Вероятнее всего, когда-то и он за свою долгую жизнь приходил к такому выводу. Как и к тому – что изменить ничего нельзя.

Решить что-то окончательно всегда может смерть.

А мы ее лишены.

Кажется, мне потребовалось гораздо меньше времени, чем моим теткам и дядям, чтобы понять истинную суть проклятия.

Это действительно проклятие, а не дар.

Как и родство с Вендиго, из-за которого во мне растет Тьма, которая и убила всех, кого я любила.

Я монстр, убивший всю свою семью.

Монстр, который не может умереть сам.

Монстр, который вынужден жить с этим вечность.

Смотреть, как сменяются года, века, тысячелетия. Как меняется и умирает планета, как высыхают океаны. Наверное, я смогу увидеть даже падение того мира, каким мы знаем его сейчас.

И со мной камнем всегда будут те люди,

(..но я уже привык терять смертных. давно. очень давно. иммунитет, выработанный веками бессмертия..)

которых я буду переживать.

День за днем, год за годом, эпоха за эпохой.

Мое тело начинает содрогаться в рыданиях. Я подтягиваю к себе колени и, обняв руками, утыкаюсь в них лицом:

– Я не хочу быть такой. Лучше бы не давал мне рождаться.

Папа пытается меня обнять, но я вновь яростно отталкиваю его и кричу:

– Ты чертов эгоист! Чертов слабак! Ты обрек меня на это, только что бы не страдать самому! Тебе плевать на всех, кроме себя!

– Это не так – мягко замечает он – я люблю тебя, солнышко. Так сильно люблю. Клянусь. Больше всего на свете.