Что могло быть страшнее смерти людей? Какая тайна была жутче этого? Ведь именно так мама ее преподносила Питеру.
– Я.. я должен тебе сказать, что я не совсем человек.
А кто он?
Тупо моргаю глазами.
Убийца? Монстр? Или наоборот спаситель? Герой?
Что он имеет ввиду, говоря, что он не человек?
– Понимаю, это сложно принять..
– Да нет – апатично возражаю я, все еще не слишком-то красочно видя этот мир – легко. Потому что я не понимаю, о чем ты.
Папа вздыхает и во всем его лице я вижу нетерпение.
Легкое раздражение.
Ему не нравится об этом говорить – чем бы оно ни было – а тут еще я.
Такая непонимающая.
Так его никто и не просит говорить.
Мне уже давно все равно на тайны. На секреты. Пусть он просто оставит меня в покое.
Но папа, вновь встретившись со мной взглядом, настойчиво продолжает, словно силясь выгравировать каждое свое слово у меня в мозгу:
– Джи, я не человек. Но когда-то им был. Это было очень давно. Я родился в 932 году.
– 1932?
Надо же.
Это вроде слишком давно. Тогда ему должно быть не 35 лет. Странно, что это меня совершенно не удивляет.
Мне вроде как вообще плевать.
Это такая ерунда по сравнению с тем, что мои родные мертвы.
– Нет, солнышко – он кладет мне ладонь на плечо и чуть сильнее сжимает, словно заставляя прийти в чувства – не в 1932, а в 932 году. Я родился в Византии. При правлении Константина VII Багрянородного2
. – Ясно – бормочу.
Он недовольно вздыхает:
– Ты понимаешь, что это значит, принцесса?
– Ага. Что ты жил в Византии.
– Тебя это не удивляет?
– Меня удивляет, что вся моя семья погибла, не получив никаких для того смертельных ран – и спрашиваю уже раз тысячный за все время после катастрофы – как так могло произойти?
И тогда папа продолжает мне рассказывать, не задавая наводящих вопросов – поняв, что толком формулировать их я все равно пока не могу.