Замочная скважина: Наследие

– Мне не нравятся эти варианты – я утыкаюсь ему в грудь и опять реву. Наверное, за последние дни из моих слез уже можно было сколотить шестой океан – я хочу обратно. Хочу все это забыть. Ничего не знать.

– Мне так жаль, детка – он крепко сжимает меня в объятиях – ты не заслужила всего этого – отстраняется и, взяв в ладони мое лицо, требовательно заявляет – но ты сильная. Ты же Райтсон. Ты не просто справишься с этим – ты станешь лучше, чем была. Лучше, чем я. Лучше, чем кто-либо из моих чертовых родственничков. А главное, ты сделаешь то, чего не смог ни один из нас за все века.

– Что?

– Ты станешь счастливой..

…Не знаю, могу ли я сказать сейчас, что я счастлива.

Счастье для меня сильно видоизменилось.

Счастлива таким образом, каким была с мамой и Нейтом – я уже не смогу быть никогда. Быть счастливой – человеком, школьницей, сестрой, обычным смертным. Такое счастье уже навсегда мне стало недоступно.

Но, возможно, я могу сказать, что я счастлива в своем новом воплощении. В новом понимании счастья. В тех его границах, которые доступны мне отныне и впредь.

Это не счастье с барбекю, шашлыками и звонким смехом.

Но это счастье, когда ты не хочешь себя убить. Когда тебе не мерзко смотреть на себя в зеркало. Когда у тебя не вызывает отвращение то, кем ты являешься.

Когда ты шаг за шагом начинаешь принимать себя такой, какой ты родилась и какой останешься навечно.

В этом плане я, наверное, понемногу начинаю обретать счастье.

Начала, когда мы с отцом навсегда покинули Штаты. Случилось это довольно скоро после произошедшего. В первую же неделю.

Это была вынужденная мера.

Тогда я, наконец-то, и узнала, что случилось с моим домом и трупами, которые мы там оставили.

Обрывки воспоминаний хранились в моей памяти, но в том своем состоянии я не могла их соединить воедино. К тому же, для цельной картины произошедшего – я многого не знала. Но папа рассказал мне, что на самом деле стало с телами когда-то любимых мною людей, зачем это было сделано и как теперь необходимо в связи с этим поступить нам самим.

Думаю, наш спешный отъезд из Штатов без планов на возвращение – стал в каком-то смысле окончательной бесповоротной точкой. Той спичкой, что сожгла все мосты с моей прошлой жизнью и оставила на их месте лишь огромные саднящие ожоги, которые, впрочем, зажив, грозились превратиться однажды лишь в едва заметные шрамы..

…В тот день, день Трагедии, я не помнила, что было после того, как папа зашел в мою комнату. Где я, скорчившись, сидела на полу и опиралась на спинку кровати. Он присел, обнял меня, а потом я помню уже только комнату в его пентхаусе.

Точнее, свою комнату.

Свою комнату в его пентхаусе.

Долгое (относительно моего времяисчисления, где каждая минута за год) время я даже не задавалась вопросом, что там произошло и что там теперь. Конечно, стоило задуматься, что что-то в тот день было, хотя бы потому, что я не могла сидеть в своей комнате там, а потом резко оказаться в другом конце города с пробелом в памятью.

Но тогда пробел в памяти был не самой большой моей проблемой. Однако, стал.

Вначале папа не грузил меня этим.

Когда я больше походила на овощ, у него была лишь одна задача – хоть как-то вытащить меня из этого болота, пока я не ушла туда с макушкой.

Однако, едва я стала отплевываться от трясины, которой успела хлебануть – как он обрушил на меня новое заявление:

– Мы уезжаем.

– Что? Куда?

В новый город?