Замогильные записки Пикквикского клуба

— Зачѣмъ? — спросилъ вдругъ м-ръ Пикквикъ совершенно озадаченный непредвидѣннымъ окончаніемъ этой трагической исторіи.

— Какъ зачѣмъ? — отвѣчалъ Самуэль. — Онъ доказалъ этимъ справедливость своего правила, что масляныя лепешки — здоровая пища, и притомъ, дѣйствуя всегда по правилу, онъ ни для кого не хотѣлъ измѣнить своего образа жизни.

Анекдотами и разсказами въ этомъ родѣ м-ръ Уэллеръ забавлялъ своего господина до поздняго часа ночи. Испросивъ позволеніе м-ра Пикквика, Самуэль нанялъ, для собственнаго помѣщенія, особый уголъ въ одной изъ комнатъ пятаго этажа, y лысаго сапожника, который за еженедѣльную плату согласился раздѣлить съ нимъ свое убогое жилище. Сюда м-ръ Уэллерь перенесъ свой матрацъ и койку, взятую напрокатъ y м-ра Рокера. Въ первую же ночь онъ водворился здѣсь, какъ y себя дома, и смотря на его спокойную физіономію, можно было подумать, что онъ родился и выросъ въ этихъ четырехъ стѣнахъ.

— Вы этакъ всегда покуриваете трубку, когда лежите въ постели, старый пѣтухъ? — спросилъ м-ръ Уэллеръ своего хозяина, когда оба они отправились на сонъ грядущій.

— Всегда, молодой селезень, — отвѣчалъ сапожникъ.

— Не можете-ли вы разъяснить мнѣ, почтенный, зачѣмъ вы устроили свою постель подъ этимъ досчатымъ столомъ? — спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— A затѣмъ, что я привыкъ спать между четырьмя столбами, прежде чѣмъ переселился на эту квартиру, — отвѣчалъ сапожникъ. — Здѣсь я нахожу, что четыре ноги стола могутъ съ нѣкоторымъ удобствомъ замѣнять кроватные столбы.

— Вы, я вижу, человѣкъ съ характеромъ, почтеннѣйшій, — замѣтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Спасибо за ласку, любезнѣйшій, — отвѣчалъ сапожникъ.

Въ продолженіе этого разговора м-ръ Уэллеръ распростертъ былъ на матрацѣ въ одномъ углу комнаты, тогда какъ хозяинъ его лежалъ на противоположномъ концѣ. Комната освѣщалась ночникомъ и сапожниковой трубкой, которая, подъ столомъ, имѣла видъ пылающаго угля. Разговоръ этотъ, при всей краткости, сильно предрасположилъ м-ра Уэллера въ пользу его хозяина: онъ приподнялъ голову, облокотился на руку и принялся тщательно осматривать физіономію лысаго джентльмена, на котораго до этой поры ему удалось взглянуть только мимоходомъ.

Это быль мужчина съ желтымъ, гемороидальнымъ цвѣтомъ лица, какой обыкновенно бываетъ y мастеровъ сапожнаго ремесла, и борода его, какъ y всѣхъ сапожниковъ, имѣла подобіе щетины. Лицо его представляло весьма странную, крючкообразную фигуру, украшенную двумя глазами, которые, вѣроятно, осмысливались встарину выраженіемъ радости и веселья, потому что даже теперь въ нихъ отражался какой-то добродушный блескъ. Ему было лѣтъ подъ шестьдесятъ, и Богу одному извѣстно, на сколько годовъ онъ состарѣлся въ тюрьмѣ. Ростомъ былъ онъ очень малъ, сколько, по крайней мѣрѣ позволяла судить объ этомъ его скорченная поза подъ столомъ. Во рту торчалъ y него коротенькій красный чубукъ: онъ курилъ и самодовольно посматривалъ на ночникъ. Можно было подумать, что онъ находился въ состояніи самаго завиднаго покоя.

— Давно вы здѣсь, старый ястребъ? — спросилъ Самуэль, прерывая молчаніе, продолжавшееся нѣсколько минутъ.

— Двѣнадцать лѣтъ, — отвѣчалъ сапожникъ, закусывая конецъ чубука.- A за что, вы думаете, посадили меня?

— За долги, вѣрно?

— Нѣтъ, любезнѣйшій, я въ жизнь никому не былъ долженъ ни одного фартинга.

— За что же?

— Угадайте сами.

— Ну, можетъ быть, вы вздумали строиться и разорились на спекуляціяхъ?

— Нѣтъ, не отгадали.

— Такъ неужели за какой-нибудь уголовный проступокъ? Этого быть не можетъ: вы смотрите такимъ добрякомъ.

— Вотъ въ томъ-то и дѣло, молодой человѣкъ, что вамъ не разгадать этой загадки до сѣдыхъ волосъ, — сказалъ сапожникъ, вытряхивая пепелъ изъ трубки и вновь набивая ее табакомъ. — Меня запрятали сюда за то, что одному человѣку пришло въ голову сдѣлать меня наслѣдникомъ частицы благопріобрѣтеннаго имъ имущества. Наслѣдственныя деньги сгубили меня, молодой человѣкъ.

— Мудрено что-то, старина, и ужъ чуть-ли вы не отливаете пули на мой счетъ, — возразилъ Самуэль. — Я бы очень желалъ, чтобъ какой-нибудь богачъ устроилъ этимъ способомъ мою погибель.

— Вы не вѣрите мнѣ, общипанный селезень, — сказалъ сапожникъ, спокойно покуривая трубку, — на вашемъ мѣстѣ и я бы не повѣрилъ; но въ томъ-то и штука, что я говорю чистѣйшую правду.

— Какъ же это случилось? — спросилъ Самуэль, готовый наполовину повѣрить дѣйствительности этого непостижимаго факта.

— Да вотъ какъ, — отвѣчалъ словоохотливый собесѣдникъ: — жилъ былъ старый джентльменъ, на котораго я работалъ нѣсколько лѣтъ и съ которымъ породнился черезъ женитьбу на одной изъ его бѣдныхъ родственницъ, — она умерла теперь, къ моему благополучію. Этотъ мой родственникъ захворалъ да и отправился.

— Куда? — спросилъ Самуэль, начинавшій уже чувствовать непреодолимую дремоту послѣ многосложныхъ событій этого дня.

— На тотъ свѣтъ отправился; но куда именно, не могу доложить, — отвѣчалъ сапожникъ, выпуская дымъ изо рта и черезъ носъ.

— A! Такъ вотъ что! — сказалъ Самуэль. — Ну?

— Ну, вотъ онъ и оставилъ послѣ себя пять тысячъ фунтовъ, — продолжалъ сапожникъ.

— Это очень хорошо, — замѣтилъ Самуэль.