М-ръ Пикквикъ проснулся, по обыкновенію, въ восемь часовъ. Наступившее утро всего менѣе могло разсѣять въ душѣ великаго человѣка непріятныя впечатлѣнія, произведенныя неожиданными послѣдствіями вчерашняго визита. Небо было пасмурно и мрачно, воздухъ затхлъ и сыръ, улицы мокры и грязны. Дымъ лѣниво выходилъ изъ трубъ, какъ будто y него не хватило храбрости подняться къ облакамъ; дождь капалъ медленно и вяло, какъ будто не смѣя превратиться въ ливень. Боевой пѣтухъ на трактирномъ дворѣ, лишенный всѣхъ признаковъ своего обычнаго одушевленія, печально покачивался на одной ножкѣ въ уединенномъ углу; оселъ, понуривъ голову, расхаживалъ въ созерцательномъ расположеніи духа, какъ будто въ глупой головѣ его мелькала мысль о самоубійствѣ. На улицѣ, кромѣ зонтиковъ, не было видно никакого предмета, и ничего не слышалось, кромѣ паденія дождевыхъ капель.
Завтракъ былъ очень скученъ, и разговоръ между нашими путешественниками вовсе не клеился. Даже м-ръ Бобъ Сойеръ живо чувствовалъ на себѣ одуряющее вліяніе погоды. Онъ былъ теперь, по его собственному выраженію, "сбитъ съ панталыка". М-ръ Пикквикъ и Бенъ Алленъ были тоже не въ своей тарелкѣ.
Въ тоскливомъ ожиданіи лучшей погоды, путешественники перечитали послѣдній нумеръ лондонской вечерней газеты отъ первой строки до послѣдней, перетоптали коверъ въ своей комнатѣ отъ перваго до послѣдняго рисунка, повысмотрѣли всѣ картины на стѣнахъ и перепробовали, безъ малѣйшаго успѣха, всѣ предметы для разговора. Наконецъ, м-ръ Пикквикъ, дождавшись полудня и не видя никакой перемѣны къ лучшему, позвонилъ и отдалъ приказаніе закладывать лошадей.
Заложили и поѣхали. Дождь полилъ сильнѣе, слякоть по дорогѣ увеличивалась съ каждою минутой, и огромные куски грязи летѣли безпрепятственно въ открытыя окна экипажа, такъ что пассажирамъ во внутренности кареты было почти столько же неловко, какъ и тѣмъ, которые по-прежнему помѣстились на запяткахъ. При всемъ томъ, въ самомъ движеніи и живомъ сознаніи чувства дѣятельности заключалось уже безконечное превосходство передъ скучнымъ и томительнымъ бездѣйствіемъ въ скучной комнатѣ, откуда, безъ всякой цѣли и намѣренія, приходилось смотрѣть на скучную улицу и дождевыя капли. Оживленные путешественники не могли понять, зачѣмъ и отчего они такъ долго отсрочивали свою поѣздку.
Когда они остановились въ Ковентри на первой станціи, паръ отъ лошадей поднялся такими густыми облаками, что затмилъ совершенно станціоннаго смотрителя, и путешественники слышали только его громкій голосъ, выходившій изъ тумана. Онъ говорилъ, что человѣколюбивое общество [29]
, при первой раздачѣ премій, должно непремѣнно наградить его первою золотою медалью вслѣдствіе того, что y него достало храбрости снять шляпу съ ямщика, иначе этотъ парень неизбѣжно долженъ былъ бы утонуть, такъ какъ вода съ полей его шляпы лилась обильнымъ потокомъ на рукава его, грудь и шею.— Прекрасная погода! — сказалъ Бобъ Сойеръ, поднимая воротникъ своего пальто и закрываясь шалью.
— Чудодѣйственная, сэръ, — подтвердилъ Самуэль Уэллеръ.- A знаете что, сэръ?
— Что?
— Случалось-ли вамъ когда-нибудь видѣть больного ямщика?
— Не припомню. A что?
— Въ ту пору, напримѣръ, когда вы были студентомъ, въ клинику вашу никогда не приносили больного ямщика?
— Нѣтъ, никогда.
— Я такъ и думалъ. A случалось-ли вамъ видѣть на какомъ-нибудь кладбищѣ надгробный памятникъ ямщику?
— Нѣтъ, не случалось.
— A мертваго ямщика видѣли вы когда-нибудь?
— Никогда.
— Ну, такъ никогда и не увидите, — отвѣчалъ Самуэль торжественнымъ тономъ. — Есть еще другой предметъ, котораго никогда не видалъ ни одинъ человѣкъ: это, сэръ, мертвый оселъ. Никто не видалъ мертваго осла, за исключеніемъ развѣ одного джентльмена въ черныхъ шелковыхъ гультикахъ, знакомаго съ одной молодой женщиной, y которой былъ козелъ. Но тотъ оселъ пріѣхалъ сюда изъ Франціи, и очень могло статься, что былъ онъ не изъ настоящей породы.
Въ этихъ и подобныхъ разговорахъ проходило время, пока, наконецъ, экипажъ остановился въ Дончорчѣ. Здѣсь путешественники перекусили, перемѣнили лошадей и отправились на слѣдующую станцію въ Девентри, откуда черезъ нѣсколько часовъ благополучно прибыли въ Таучестеръ. Дождь, усиливаясь постепенно, не прекращался ни на одну минуту.
— Это, однакожъ, изъ рукъ вонъ, господа! — замѣтилъ Бобъ Сойеръ, заглядывая въ окно кареты, когда экипажъ остановился въ Таучестерѣ, y подъѣзда гостиницы "Сарациновой головы". — Не мѣшало бы положить этому конецъ.
— Ахъ, Боже мой! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, открывая глаза послѣ продолжительной дремоты. — Вы, кажется, ужасно вымокли.
— Не то чтобы ужасно, a такъ себѣ,- отвѣчалъ Бобъ, — дождь, кажется, не думаетъ церемониться съ нами.
Дождь струился крупными каплями съ его шеи, рукавовъ, локтей, колѣнъ, и весь костюмъ м-ра Боба, пропитанный водою, представлялъ подобіе блестящей клеенки.
— Да, какъ видите, я промокъ порядкомъ, хотя, можетъ быть, не до костей, — сказалъ Бобъ, стряхивая съ себя дождевыя капли на подобіе ньюфаундленской собаки, только что вынырнувшей изъ воды.