Замогильные записки Пикквикского клуба

— Господа, предлагаю вамъ окончить этотъ день пирушкой въ честь и славу науки! — воскликнулъ президентъ вдохновеннымъ тономъ.

И это предложеніе было принято съ единодушнымъ восторгомъ. М-ръ Пикквикъ уложилъ свое сокровище въ деревянный ящикъ, купленный нарочно для этой цѣли y содержательницы трактира, и поспѣшилъ занять за столомъ президентское мѣсто. Весь вечеръ посвященъ былъ заздравнымъ тостамъ и веселой дружеской бесѣдѣ.

Было уже одиннадцать часовъ, — позднее время для маленькой деревушки, — когда м-ръ Пикквикъ отправился въ спальню, приготовленную для него заботливой прислугой. Онъ отворилъ окно, поставилъ на столъ зажженную свѣчу и погрузился въ глубокомысленныя размышленія о достопамятныхъ событіяхъ двухъ послѣднихъ дней.

Время и мѣсто были удивительнымъ образомъ приспособлены къ философическому созерцанію великаго человѣка. М-ръ Пикквикъ сидѣлъ, облокотившись на окно, сидѣлъ и думалъ. Бой часового колокола, прогудѣвшаго двѣнадцать, впервые возвратилъ его къ дѣйствительному міру. Первый ударъ отозвался торжественнымъ звукомъ въ барабанчикѣ его ушей; но когда смолкло все и наступила тишина могилы, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ себя совершенно одинокимъ. Взволнованный этой внезапной мыслью, онъ раздѣлся на скорую руку, задулъ свѣчу и легъ въ постель.

Всякій испыталъ на себѣ то непріятное состояніе духа, когда ощущеніе физической усталости напрасно вступаетъ въ безсильную борьбу съ неспособностью спать. Въ этомъ именно состояніи находился м-ръ Пикквикъ теперь, въ глухой полночный часъ. Онъ повертывался съ бока на бокъ, щурилъ и сжималъ глаза; пробовалъ лежать спиною внизъ и спиною вверхъ: все безполезно! Было ли то непривычное напряженіе, испытанное въ этотъ вечеръ: жаръ, духота, водка и коньякъ, странная постель, или другія какія-нибудь неразгаданныя обстоятельства, только мысли м-ра Пикквика съ неотразимой силой обращались на фантастическіе портреты въ трактирной комнатѣ, и онъ невольно припоминалъ волшебныя сказки самаго фантастическаго свойства. Провертѣвшись такимъ образомъ около часа, онъ пришелъ къ печальному заключенію, что ему суждено совсѣмъ не спать въ эту тревожную ночь. Досадуя на себя и на судьбу, онъ всталъ, обулся и набросилъ халатъ на свои плечи. "Лучше какое-нибудь движеніе, думалъ онъ, чѣмъ безплодныя мечты, лишенныя всякой разумной мысли". Онъ взглянулъ въ окно — было очень темно; прошелся вокругъ спальни — было очень тѣсно.

Переходя тревожно отъ дверей къ окну и отъ окна къ дверямъ, онъ вдругъ припомнилъ въ первый разъ, что съ нимъ былъ манускриптъ пастора. Счастливая мысль! Одно изъ двухъ: или найдетъ онъ интересное чтеніе, или будетъ скучать, зѣвать и, наконецъ, уснетъ. Онъ вынулъ тетрадь изъ кармана своей бекеши, придвинулъ къ постели круглый столикъ, зажегъ свѣчу, надѣлъ очки и приготовился читать. Почеркъ былъ очень странный, и бумага во многихъ мѣстахъ почти совершенно истерлась. Фантастическое заглавіе заставило м-ра Пикквика припрыгнуть на своей постели, и онъ бросилъ вокругъ себя безпокойный взглядъ. Скоро, однакожъ, ученый мужъ успокоился совершеннѣйшимъ образомъ, кашлянулъ два-три раза, снялъ со свѣчки, поправилъ очки и внимательно началъ читать: "Записки сумасшедшаго".

"Сумасшедшій — да! Какимъ неистово ужаснымъ звукомъ это слово раздалось въ моихъ ушахъ въ давно-бывалые годы! Помню смертельный страхъ, насильственно вторгшійся въ мою молодую грудь, помню бурливое клокотаніе горячей крови, готовой застыть и оледениться въ моихъ жилахъ при одномъ этомъ словѣ, и помню я, какъ замиралъ во мнѣ духъ, и колѣна мои тряслись и подгибались при одной мысли о возможности сойти съ ума!

"Какъ часто въ глухой полночный часъ, проникнутый судорожнымъ трепетомъ, я вставалъ со своей постели, становился на колѣни и молился долго, пламенно молился, чтобъ всемогущая сила избавила меня отъ проклятія, тяготѣвшаго надъ родомъ моимъ! Какъ часто, отуманенный инстинктивною тоской среди веселыхъ игръ и забавъ, я вдругъ удалялся въ уединенныя мѣста и проводилъ самъ съ собою унылые часы, наблюдая за ходомъ горячки, начинавшей пожирать мой слабый, постепенно размягчавшійся мозгъ. Я зналъ, что зародышъ бѣшенства былъ въ моей крови, что оно глубоко таилось въ мозгу моихъ костей, что одно поколѣніе нашего рода окончило свой вѣкъ, не бывъ зараженнымъ этою фамильною чумой, и что я первый долженъ былъ начать свой особый, новый рядъ бѣшеныхъ людей. Такъ было прежде, и, слѣдовательно, — я зналъ, — такъ будетъ впереди. Забиваясь по временамъ въ уединенный уголъ шумной залы, я видѣлъ, какъ вдругъ умолкали веселыя толпы, перемигивались, перешептывались, и я зналъ, что рѣчь ихъ идетъ о несчастномъ человѣкѣ, близкомъ къ потерѣ умственныхъ силъ своей духовно-нравственной природы. Заранѣе отчужденный отъ общества людей, я молчалъ, скучалъ и думалъ.