Замок

— Добрый день, господин учитель, — сказал он.

Дети, как по команде, разом смолкли, и эта внезапная тишина в ожидании его ответа, видимо, настроила учителя на благодушный лад.

— Что, Замок разглядываете? — спросил он мягче, чем К. ожидал, однако тоном, в котором явственно слышалось неодобрение.

— Да, — ответил К. — Я нездешний, только со вчерашнего вечера в ваших местах.

— И Замок вам не нравится? — неожиданно спросил учитель.

— Что-что? — переспросил слегка обескураженный К. и повторил вопрос учителя, но в более учтивой форме: — Нравится ли мне Замок? А почему вы считаете, что он мне не нравится?

— Он никому из приезжих не нравится, — изрек учитель.

К, чтобы не сказать чего-нибудь невпопад, на всякий случай решил перевести разговор на другое:

— Вы, конечно, знаете графа?

— Нет, — отрезал учитель и сразу попытался отвернуться, но К., не позволяя ему этого сделать, повторил свой вопрос:

— Как? Вы графа не знаете?

— Да откуда мне его знать? — тихо ответил учитель и вдруг, уже громко, добавил по-французски: — Хоть в присутствии невинных детей поостереглись бы!

К. посчитал, что это замечание дает ему право на следующий вопрос:

— Нельзя ли как-нибудь зайти к вам, господин учитель? Я приехал надолго и чувствую себя довольно неприкаянно, я ведь и крестьянам чужой, и к Замку вроде бы тоже отношения не имею.

— Между крестьянами и Замком различия нет, — заметил учитель.

— Может быть, — согласился К., — но мне от этого не легче. Так можно как-нибудь к вам зайти?

— Я живу в Лебяжьем переулке, в доме мясника. И хотя это было скорее сообщение адреса, чем приглашение в гости, К. сказал:

— Хорошо, так я приду.

Учитель кивнул и с ватагой детворы, тотчас снова загалдевшей, двинулся дальше. Вскоре все они скрылись за горбом круто завалившегося вниз пригорка.

К., однако, был расстроен, разговор его раздосадовал. Впервые после приезда он вдруг почувствовал, что по-настоящему устал. Поначалу-то казалось, что дальняя дорога ничуть его не утомила, — шаг за шагом, спокойно и уверенно шел он сквозь череду дней, — зато теперь последствия непомерного напряжения начали сказываться, и, конечно, в самое неподходящее время. Его неудержимо влекло искать новых встреч и знакомств, но всякое новое знакомство усугубляло усталость. [и тем не менее его неодолимо влекло на поиски все новых и новых знакомств. Было ясно: даже несколько дней, проведенных здесь без пользы, навсегда отнимут у него силы для решающего поступка. И все равно — спешить никак нельзя,][2] Так что если он, в нынешнем своем состоянии, сумеет заставить себя продлить прогулку хотя бы до входа в Замок, этого будет вполне достаточно.

И он снова двинулся вперед, но путь оказался неблизкий. Улица — та, по которой он шел, главная улица деревни, — вела вовсе не к замковой горе, но лишь по направлению к ней, а потом, почти у подножия, вдруг, как нарочно, уклонялась в сторону и, вроде бы не удаляясь от Замка, однако и не приближалась к нему. К. все ждал, когда дорога наконец повернет к Замку, собственно, только в ожидании этого поворота он шел и шел вперед, не решаясь — очевидно, вследствие усталости — сойти с дороги и дивясь про себя протяженности деревни, которая никак не кончалась: снова и снова тянулись по сторонам низенькие избенки, подернутые морозным узором окошки, снег, безлюдье, — пока наконец он не заставил себя сойти с дороги, чья накатанная колея держала его словно привязью, и его принял в свое русло узенький переулок, где снег, однако, оказался еще глубже и вытаскивать ноги из вязких сугробов было еще трудней, так что К. сразу прошиб пот, он вдруг встал и понял, что дальше идти просто не в силах.

Но ведь он не в чистом поле, вон, справа и слева крестьянские избы, он скатал снежок и запустил в окошко. Тотчас отворилась дверь — первая открывшаяся дверь за все время, что он шел по деревне, — и на пороге, склонив голову чуть набок, показался старик крестьянин в коричневом полушубке, немощный с виду, с приветливым лицом.

— Можно мне зайти ненадолго? — попросил К. — Я очень устал.

Он не расслышал, что говорят ему в ответ, только с благодарным облегчением увидел у ног услужливо подсунутую кем-то доску, по которой и выбрался из сугроба; несколько шагов — и К. уже стоял в горнице.

Тут, однако, было хоть и просторно, но сумрачно. Поначалу, войдя со свету, ничего нельзя было разобрать. К. пошатнулся, наткнулся на корыто, женская рука мягко его поддержала и отвела в сторону. Где-то в углу галдели дети. В другом углу клубился пар, превращая полумрак в полную тьму; К. почудилось, что он стоит в облаках.

— Да он пьяный, — сказал кто-то.

— Кто вы такой? — почти выкрикнул чей-то властный голос, а потом, обращаясь, очевидно, к старику, тем же тоном спросил: — Зачем ты впустил его? Так и будем всякого с улицы пускать?