Замок

— Вы все время говорите о том, — сказал К., — что я еще должен быть принят в качестве землемера, но ведь я уже принят. Вот письмо Кламма.

— Письмо Кламма, — повторил староста. — Оно ценно и внушает почтение благодаря подписи Кламма, которая кажется подлинной, но в остальном… однако я сам не решусь высказываться о нем. Мицци! — позвал он — и сразу вслед за тем: — Что это вы там делаете?

Столь долго остававшиеся без надзора помощники и Мицци, очевидно не найдя нужного документа, решили снова запереть все в шкаф, но из-за обилия беспорядочно наваленных бумаг им это не удалось. Тогда, по-видимому, у помощников возникла идея, которую они теперь и осуществляли. Они положили шкаф на пол, свалили в него все документы, затем уселись вместе с Мицци на дверцы и таким способом пытались их постепенно прижать.

— Документ, значит, не нашли, — сказал староста. — Жаль, но всю историю вы ведь уже знаете, так что он нам, собственно, больше и не нужен, впрочем, он, конечно, еще найдется, он, наверное, у учителя — у него там очень много документов. Но иди же сюда со свечой, Мицци, и прочти со мной это письмо.

Мицци подошла. Теперь, сидя на краешке кровати и прижимаясь к сильному, полному жизни мужу, обнимавшему ее за плечи, она казалась еще более седой и невзрачной. Только на ее маленьком лице резко выступили теперь в свете свечи отчетливые, жесткие линии, смягченные лишь старческой дряблостью. Едва заглянув в письмо, она легонько всплеснула руками. «От Кламма», — сказала она. Потом они вместе прочли письмо, пошептались немножко между собой, и наконец (в это время помощники как раз закричали «ура!» — они дожали все-таки дверцы шкафа, и Мицци молча благодарно на них оглянулась), староста сказал:

— Мицци полностью разделяет мое мнение, и теперь я, пожалуй, решусь высказаться. Это письмо — вообще не официальная бумага, а просто частное письмо. Это ясно можно видеть уже по обращению «глубокоуважаемый господин!». Кроме того, в нем ни одним словом не сказано, что вы приняты в качестве землемера, напротив, там лишь вообще говорится о господской службе, да и это высказано не как обязательство, а лишь так, что вы приняты «как вы знаете», то есть труд доказывания того, что вы приняты, возложен на вас. Наконец, в плане службы вам указывают исключительно на меня, старосту, как на вашего непосредственного начальника, который должен сообщить вам все подробности, что в основном уже и сделано. Для того, кто умеет читать официальные бумаги и, вследствие этого, еще лучше читает неофициальные письма, здесь все более чем ясно. То, что вы, чужак, этого не улавливаете, меня не удивляет. В общем, это письмо означает только то, что Кламм имеет намерение лично позаботиться о вас в случае, если вы будете приняты на господскую службу.

— Вы, господин староста, — сказал К., — толкуете письмо так хорошо, что в конце концов от него не остается ничего, кроме подписи на пустом листе бумаги. Вы не замечаете, как вы тем самым унижаете имя Кламма, хотя заявляли о своем уважении к нему.

— Это недоразумение, — запротестовал староста. — Я не отрицаю значения письма и не умаляю его своим истолкованием — напротив. Частное письмо Кламма, естественно, имеет намного большее значение, чем какая-то официальная бумага, — вот только того значения, какое вы ему придаете, оно не имеет.

— Вы знаете Шварцера? — спросил К.

— Нет, — сказал староста, — может быть, ты, Мицци? Тоже нет. Нет, мы его не знаем.

— Это странно, — заметил К., — он сын младшего кастеляна.

— Дорогой господин землемер, — проговорил староста, — как я могу знать всех сыновей всех младших кастелянов?

— Хорошо, — сказал К., — значит, тогда вы должны поверить мне, что он сын. С этим Шварцером у меня уже в день моего прибытия была неприятная стычка. Но потом он справился по телефону у младшего кастеляна по имени Фриц и получил справку, что я принят в качестве землемера. Как вы себе это объясните, господин староста?