Замок Арголь

Гроза разразилась над Сторваном.[57] Тяжелые серые тучи с изрезанными краями с гигантской скоростью неслись с запада, чуть не задевая башню, которую они то и дело опоясывали головокружительной перевязью беловатого тумана. Но особенно ветер, ветер заполнял пространство яростного разгула природы своим ужасающим бременем. Наступила почти полная ночь. Словно в непрочной прическе дыхание урагана обнажало быстрые и мимолетные канавки в массе серых деревьев, которые оно раздвигало как траву, и на долю мгновения можно было увидеть голую почву, черные скалы и узкие трещины оврагов. В безумии выкручивал эту серую гриву ураган! Раздался оглушительный гул; стволы, только что сокрытые вспененными барашками листвы, обнажились под порывами ветра; и тогда стали заметными их хрупкие серые конечности, натянутые с усилием, словно сплетенные между собой канаты. И они изнемогали, изнемогали — сухой треск предшествовал падению, а затем одновременно раздавался тысячеголосый хруст, то был каскад шумных звуков, покрывавших вой бури, и великаны исчезали навсегда. Но тут ливень дал волю ледяной свежести своего потопа, похожего на дикий полет горстки камней, и лес тут же ответил металлическим закипанием всех своих листьев. Голые скалы сверкали, словно грозные латы, жидкое и желтоватое сияние влажного тумана на мгновение увенчало вершины деревьев, еще одно мгновение — и желтая, светящаяся, чудно полупрозрачная полоса засверкала на горизонте, где каждое дерево вырисовалось мгновенно со всеми своими мельчайшими ветвями, — и от этой полосы засияли переливающиеся капли воды на парапете, белокурая, намокшая от дождя шевелюра Альбера, и жидкий, холодный туман, прокатившийся по верхушкам деревьев золотистым, холодным и почти нечеловеческим лучом, — и затем она погасла, и ночь, словно разящий топор, упала на землю. Страшная мощь этой дикой природы, ставшей внезапно столь отличной от того, чем она показалась на первый взгляд, пронзила душу Альбера темными предчувствиями. Пустынными залами возвращался он, промокнув весь от дождя, — кровавый блеск витража, отдаленный звук настенных часов,[58] затерявшихся в глубине пустынного коридора, заставили его на мгновение задрожать, как дитя, но вот он пожимает плечами перед этими обычными ловушками страха и все же не может сбросить с себя все еще ощутимый груз непрекращающейся дурноты. Может быть, и в самом деле что-то произошло. В излучине коридора нога его натыкается на спящего человека: то слуга, который встретил его в замке и который теперь спит, вытянувшись на плитах, в позе застигнутого врасплох тошнотворной усталостью зверя, — и невольно он вздрагивает. И он доходит наконец до эпицентра той тревоги, которой он сам всю вторую половину дня наделял пейзаж, конечно же, во многих отношениях того заслуживающий. В середине большой залы на медном подносе положен бумажный квадрат; он разрывает печать послания и читает:

«Приеду в Арголь в пятницу.[59] Гейде приедет со мной. Герминьен».

Кладбище

Последовавшие затем дни были временем наиболее полных и причудливых каникул. Альбер, словно дитя, радовался своему таинственному месту обитания, отдаваясь очарованию девственной природы, Бретань расточала в это время свои скромные очарования, свои ущербные цветы: дрок, утесник, вереск росли в изобилии в ландах, по которым Альбер каждый день проезжал на лошади, совершая бесконечные прогулки. Часто густой ливень застигал его в полях; и он укрывался тогда в бедных каменных лачугах или под поросшими густым мхом дольменами. И только в лес Сторвана он не отваживался вступить, и ужас, который в самый первый вечер внушила ему гроза, жил постоянно в его сердце.