Замок братьев Сенарега

Под сень шатра на коленях вполз ага, начальник телохранителей падишаха. Янычар вел позднего гостя: франк Скуарцофикко, генуэзский патриций, кондотьер и мореплаватель из Галаты, принес царю хитрый замысел, способный погубить наконец непокорный город святого Константина и сокрушить его дерзкого императора.

На следующий день, быстро разойдясь по Константинополю, до ушей Орхана дошла тревожная весть. Турки — де, ни более, ни менее, перетаскивают по суше свой флот в Босфор. Поначалу такое казалось невероятным; но базилей Константин сразу понял, что известие верно. Чтобы добиться своего, Мухаммеду надо было приступать к городу по всей его окружности, дав работу всем своим полкам, а для этого — ворваться в залив, до сих пор надежно загораживаемый цепью и флотом греков. Турки решили обойти препятствие, доставив свои мелкосидящие суда в северную, мелководную часть Золотого рога, где тяжелым греческим галеям было труднее до них добраться.

Кто измыслил дьявольское это предприятие? Называли генуэзца Скуарцофикко, императору уже знакомого. Выходец из известной в Галате и Пере, в Каффе и самой Генуе влиятельной кассатты, этот франк побывал во всех шкурах — моряка и корабельного мастера, пирата и торговца, был даже нотариусом на Крите, но, уличенный в подлоге, бежал. За новое свое дело, по тем же. слухам, Скуарцофикко получил от султана шестьдесят тысяч венецианских золотых. И теперь старался отработать их сполна.

Вести, поступившие из Перы, одна за другой рисовали ход турецких работ. За стенами Галаты, генуэзского пригорода столицы на берегу Босфора, от моря до залива пролегла глубокая прогалина. Османы выложили лощину бревнами, настлали поверх доски, густо смазали их салом — воловьим и овечьим. К вечеру начали втаскивать на эту дорогу малые и средние суда. Сам султан подбадривал своих газиев[70], осыпая золотом отличившихся, воодушевлял. Одержимые священным порывом, турки работали, как трудились, наверно, демоны, строя ад. Затем всю ночь, с молитвами и песнями, волокли на себе украшенные огнями и флагами, распустившие паруса суда и баржи. Ранним утром, в лучах восходящего солнца, люди города увидели первые корабли осман, плывущие, словно в чуде, посуху, прямо к недоступной до сих пор для них бухте. Немногие ведали, что это для них — конец. Орхан это знал, как и сам базилей, как Нотара и иные воеводы ромеев.

Турки без передышки принялись за сооружение плавучего моста. Часть судов, связав вместе канатами и цепями, сняв мачты, покрыли бревнами и досками с проворно разобранной за Галатой великой гати. Настил окружили бревенчатой стенкой, поставили за ней пушки. И орудийный мост осман, непрестанно наращиваемый у берега, начал, как исполинская гусеница, все дальше продвигаться по заливу к городу, все ближе к. гавани и морским воротам прибрежных стен. К тому же слабейшему месту, через которое, два столетия назад, в Константинополь ворвались сошедшие с венецианских галей латинские крестоносцы.

Корабли базилея, союзные суда пытались ударить по боевому парому султана. Но огонь тяжелого наряда, выставленного на мосту, был сильнее их собственного и не давал подойти достаточно близко, чтобы применить огонь сокрушительнейший, греческий. Продолжая пододвигать свое грозное сооружение, османы начали между тем готовить паромы поменьше, с орудиями и легкими, хотя и высокими осадными башнями, поднимавшимися вровень со стенами вдоль гавани. Сдесятеренные боевые суда, нагруженные тяжелыми орудиями и отрядами янычарской пехоты, стали медленно отплывать от берега и приближаться к городу.

Орхан знал уже: генуэзцы, запершиеся с двадцатитысячным войском за крепкими стенами Галаты, могли помешать переволоку плавучей армады. Но побоялись, постарались задобрить султана благожелательным бездействием. Да еще и заработали на том, поставив Мухаммеду лес. и сало для гати, — из торговых запасов, не иссякавших в их двухсотлетием босфорском гнезде.

Ночью, толкая перед собой малые плоты с сосудами, содержавшими смеси греческого огня, к великому и малым понтонам Мухаммеда тайно подплыли сорок отважных константинопольских охотников, ромеев и франков. Но поджечь их не успели. Турки были предупреждены и, вытащив смельчаков из воды, тут же обезглавили всех. Разгневанный сверх меры император Константин велел казнить двести шестьдесят османских пленников, и головы убитых, выставленные на стенах столицы, вызвали еще большую ярость турок, со всех сторон лезших на укрепления, молотивших их ядрами из пушек и камнями из исполинских баллист[71].

Гибель охотников была следствием нового предательства генуэзцев Галаты, знавших каждый шаг базилея. Но тронуть франков Константин не решился. Их сородичи бились в его маленьком войске; от них зависело, наконец, скудное снабжение города припасами, которые франки, открыто поставляя султану днем, тайно привозили его противнику по ночам.