Замок четырех ветров

Пока тело не было найдено, теплилась хотя бы призрачная надежда на то, что Кристиан остался жив, и я цеплялась за нее до последнего. Но после того, как Чиннов показал мне янтарную фигурку, которую я подарила убитому, и спросил, узнаю ли я ее, надеяться уже было не на что. Клад далекого предка убил потомка, и ничто в этом мире не имело больше значения.

Я плохо помню, как я жила в те страшные дни, когда стало понятно, что все кончено и Кристиана больше нет. Я двигалась, ела, спала, как-то существовала, но это существование замыкалось в пещере скорби: тьма слева, тьма справа, тьма везде. Горе поглотило меня, я не ощущала ничего, кроме него, и все остальное сделалось мне безразлично.

В почтовом отделении я больше не работала. Графиня Рейтерн, надо отдать ей должное, повела себя крайне деликатно. Она не давала нам с отцом понять, что теперь, когда афера с привидениями разоблачена, мы стали в замке совсем лишними; также она не препятствовала моему появлению на похоронах. Вообще графиня держалась так, что вызывала всеобщее уважение. Другая мать на ее месте стала бы осыпать убийц проклятьями; графиня не стала опускаться до публичных проявлений скорби, но от Чиннова я узнала, что она употребила все свои связи на то, чтобы дело поручили лучшему в Курляндии обвинителю. Суд я помню плохо, хотя меня и вызывали свидетельницей. Само собой, обвиняемые были признаны виновными и приговор оказался максимально суровым, а Чиннова, успешно раскрывшего столь громкое дело, повысили и перевели в Митаву. Все шло своим чередом, и только Кристиана мне никто не мог вернуть. Я совершила ошибку, я проглядела зло, которое гнездилось совсем рядом со мной, и я знала, что за эту ошибку я буду расплачиваться до конца своих дней.

Брат Саша звал меня в гости, мать прислала никчемное письмо, которое должно было приободрить и внушить, что у меня еще все впереди, но только вывело меня из себя. Не зная, чем себя занять, я иногда часами гуляла возле замерзшего пруда и вяло размышляла о том, что если пойти по тонкому льду, можно провалиться в воду, и если мне повезет, никто меня не спасет. Но рядом всегда находилась Ружка, которая хромала после ранения, и ветеринар сказал, что хромота останется с ней навсегда. Я не могла оставить ее даже на моего отца.

В 1905 году империя зашаталась. Забастовали рабочие в городах, началось вооруженное восстание в Москве, террористы убивали министров и губернаторов, но я едва заметила то, что творилось в моей стране, и отголоски тревожных новостей, которыми были полны газеты, доносились до меня как глухой, хоть и назойливый шум. Весной отец получил новое назначение – в Анненбург, о котором я знала только то, что он находится в 21 версте от Митавы. Графиня после суда уехала в Германию, и в замке оставались только Креслеры и новые слуги, которые вовсе не склонны были верить в то, что привидения оказались ненастоящими, и пугались каждого шороха. Молоденькая пухленькая горничная Ядвига как-то разоткровенничалась со мной и сообщила, что по замку бродит утопленник.

– Какой утопленник? – машинально спросила я.

– Граф Кристиан Рейтерн, – ответила горничная, зачем-то с испугом оглянувшись на дверь.

– Его не утопили, – точности ради поправила я собеседницу. – Его застрелили.

Ядвига покачала головой. Мне говорили, что до поступления в замок она была задорной хохотушкой с ямочками на щеках, но в Фирвиндене я редко видела, чтобы она улыбалась.

– И перестаньте выдумывать, – добавила я сердито. – Никаких привидений нет.

– Но ведь они тут были, я имею в виду, настоящие! – горячо воскликнула Ядвига. – И отец графа Кристиана видел Белую даму… а я видела утопленника, вот как вижу вас сейчас. – Она снова оглянулась и понизила голос до едва различимого шепота. – Он ходил там, где старая детская… куда больше никто не заглядывает. Казалось, что с него течет вода, но он не оставил мокрых следов. И вы как хотите, но я точно знаю, что это был убитый граф…

Старая детская находилась среди заброшенных комнат, которыми больше никто не пользовался. Я походила по комнате, потрогала старую деревянную лошадку, пытаясь представить на ней маленького Кристиана, и мое сердце наполнилось нежностью.

«Может быть, если он стал призраком, – подумала я, – он что-нибудь мне сообщит… что-то, о чем не успел сказать при жизни». Я перенесла в детскую кресло и в ближайшую ночь устроилась на нем. Ружка прикорнула у моих ног.