Замок четырех ветров

Несколько месяцев я сочиняла и правила свой роман, после чего переписала текст набело и послала его в редакцию петербургского журнала, который публиковал беллетристику. Через некоторое время в разделе под названием «почтовый ящик», где помещали ответы на обращения читателей, был опубликован отказ «барышне из Анненбурга», написанный в довольно обидном тоне – что лучше бы я нашла себе в жизни занятие попроще, оставив литературу другим. У иного начинающего автора руки бы опустились от такого отзыва, но меня он только раззадорил. Я перечитала свой роман, нашла многие места неубедительными и переписала их начисто. Финал по здравом размышлении ужаснул меня своей мелодраматичностью, и я переделала последние главы: теперь героя пытались убить, выдав его смерть за самоубийство, а героиня его спасала, злодея пытались арестовать, но он успевал застрелиться. Переписав второй вариант в двух экземплярах, я отправила их в разные журналы. В одной редакции мне отказали, причем так быстро, что, по-моему, там даже не читали текст. В другой приняли мой роман, но сразу же предупредили, что много денег заплатить не смогут. Позже один человек из литературных кругов рассказал мне, что журнал, который согласился меня напечатать, подвел один из постоянных авторов, не представивший материал к сроку. С горя сотрудники взяли из почты первый попавшийся текст и, сочтя его вполне пригодным для печати, поставили в номер. Дебют начинающего автора обычно имеет для него большое значение, но в тот день, когда я узнала, что мой роман будет опубликован, я даже не подозревала о том, какие последствия это будет иметь для всех нас.

Глава 25 Встреча

Нет такого автора, который не мечтал бы о признании, но я – когда первый порыв эйфории миновал – вынуждена была в глубине души принять, что вряд ли мой роман будет иметь успех. Мое скромное сочинение казалось совершенно неподходящим для раздираемого противоречиями мира, в котором оно появилось на свет. Шел уже 1907 год. В моде были рассуждения о свободе слова, конституции, демократии и человеке с большой буквы, а я предлагала всего лишь любовную историю, хоть и с мистической подкладкой, где герои среди прочего говорили следующее:

«– Я считаю, что люди в массе заурядны, ограниченны и хотят таковыми оставаться. Их вполне устраивает узкий горизонт сегодняшнего дня. Им не нужны ни вчера, ни завтра. История для них не существует; в будущее они верят, только если оно обеспечено надежным капиталом. Да и в настоящем их не интересует ничто, кроме их комфорта, и если вы обеспечите им комфорт, они будут согласны оправдать любую вашу гнусность при условии, что она коснется кого угодно, только не их.

– Неужели все так безнадежно? – спросил Леопольд.

– Разумеется, нет. Масса есть масса, человек есть человек. Я не верю в толпу, но, пожалуй, верю в отдельных людей, которые понимают и ценят искусство, науку, культуру. Думаю, только они оправдывают существование человечества вообще, – прибавил художник.

– Боюсь, человечество не нуждается в наших оправданиях, – заметил Леопольд с улыбкой. – И если уж быть до конца откровенным, то любой из нас имеет дело вовсе не с человечеством, а с отдельными людьми, у каждого из которых можно найти свои достоинства и недостатки. Лично я считаю, что там, где нет порядочности, доброты, моральных качеств, никакое искусство, никакая наука, никакая культура ничего поделать не могут».

Это был один из споров Юриса с Кристианом, который я перенесла в роман почти дословно, но критикам показалось удобным приписать автору мысли его персонажей, и на меня посыпались упреки в вульгарном пессимизме, эгоизме и безыдейности. Высказывались также предположения о том, что я пытаюсь рассуждать о вещах, в которых совершенно ничего не понимаю. Вообще моей книге не повезло в том смысле, что она совершенно не укладывалась в рамки модных литературных течений, и оттого на нее ополчились буквально все рецензенты. Когда я читала иные отзывы, мне порой казалось, что речь в них идет о совершенно другом романе, а не том, который я написала. Меня обвиняли в старомодности (кто же сейчас пишет книги о привидениях!) и одновременно в том, что я слишком молода; в том, что я восхваляю старые добрые времена (раз уж действие происходило в эпоху Александра Второго), в «незрелой тяге к экзотизму», в том, что моя героиня расчетлива и меркантильна (поскольку имела несчастье влюбиться в барона), и, наконец, в том, что я женщина. Одним словом, роман ругали так отчаянно, что поневоле возбудили любопытство читающей публики. Вскоре зашла речь об отдельном издании, а в Курляндии книга имела такой успех, что ко мне обратился живущий в Митаве немецкий издатель и предложил выпустить немецкий перевод.