Замок из дождя

– Вчера принесли письмо от графа Нелединского. Он мне все отписал в великих подробностях. Сплетен о тебе ходит, хоть французские романы пиши. А теперь и вовсе, что удумал. Младые девицы надоели, на честную вдову заглядываешься. Дерзок ты у меня, хоть и красив, – любящий взгляд матери стал суров и неумолим.

– И ты знаешь, кто она? – осторожно поинтересовался Павел.

– Да. У неё самой сын взрослый. Кстати, насколько мне известно, приглашена и княжна Юлия Алаповская. И я настаиваю. Слышишь. Настаиваю на том, чтобы ты был предельно любезен с ней.

– Как угодно, – Павел понимал, что спорить с матерью бесполезно.

– Да мне угодно. Отец твой, если бы был жив никогда не потерпел бы такого поведения. Он слыл человеком строгих правил, и геройски погиб на поле боя в войне с Наполеоном, – Пелагея Павловна села за стол, переводя разговор, – а теперь многое не так, измельчали людишки-то. Представляешь, третьего дня у нас в бане разобрали трубу, унесли вьюшку, рамку с дверцами и кочергу. Пришлось делать розыск.

Но Мелецкий уже не внимал матери. Его мало заботило предполагаемое мнение его погибшего отца, и то обстоятельство, что он стал персонажем очередной сплетни. Для него это был вызов, сродни атаке в бою, сможет он или нет подразнить этого монстра под названием великосветское общество. О том, что будет с репутацией баронессы Левиной, он не задумался ни на мгновение. Подумаешь, поговорят и забудут. Баронесса одинока, слывет затворницей. Внимание такого, как он амурное приключение для неё и отрада. Что с ней станется? Хотя, конечно, она рассердилась, и кажется непреступной. Павел мысленно улыбнулся. Она не может не понимать, что запретный плод сладок, и потребуется смелось, чтобы дотянутся до такого плода. Интересно, куда делся его портрет? Такая странная кража из дома художника Райта. Портрет был уже почти написан. И Павел готов был заплатить за работу. Но тут случилось непонятное. Может это и не кража. Прохвост Райт продал видно картину какой-нибудь его тайной воздыхательнице. Павел поморщился. Ему вдруг захотелось, чтобы баронесса Левина, эта строптивая, но притягательная женщина владела этим художеством, которое Райт клятвенно обещал написать заново, как только у него будет время.

Июль 1828 года. Имение баронессы Левиной. Эльзе удалось в своем имении под Псковом выходить сына. Женя Левин активно поправлялся. Такое испытание не прошло для него даром, а послужило к его возмужанию. Она никого не подпускала к нему, доставалось даже лекарю, выписанному из Санкт-Петербурга. Мало спала, никуда не выезжала, и виделась только с Ириной подругой и соседкой. Княгиня Муравлина часто заезжала к ней с двумя дочерями Верой и Анной. Вот и сейчас они все сидели в большом зале с настежь распахнутыми окнами. А семнадцатилетняя Анна играла на стареньком фортепиано. Евгений довольный расположился в кресле, укрытый пледом, и гладил котенка. Пятнадцатилетняя Вера уплетала пахучие пирожки с чаем. Между тем Муравлина с радостью замечала, что подруга наконец-то успокоилась и повеселела.

– Коль скоро Женя вполне здоров, приезжайте завтра к нам. Я пригласила к себе гостей и даю по этому поводу прием. Надо же нашу молодежь немного развлечь.

– И кто будет? – спросил Женя.

– Княгиня Ачинская с мужем и сыном, княжна Юлия Алаповская с бабушкой, несколько соседей помещиков с семьями, граф Елизаров приедет, и не обижайся, Лиза, я написала Панютину, и мой слуга отвез приглашение ему. Пусть немного отдохнет от войны, раз он находится в Старой Руссе по казенной надобности. Надеюсь, он прибудет завтра. Во всяком случае, он передал моему слуге на словах, что принимает мое приглашение, и имеет возможность немного погостить у меня.

Когда-то давно баронесса была в доме матери Петра Сергеевича в Старой Руссе, и знала, что полковник любил там бывать насколько можно чаще, особенно когда казенные дела давали ему эту возможность. Но сейчас Эльза пропустила слова Ирины мимо ушей, она уставшая и довольная, и ей было все равно, пусть хоть дюжина Панютиных ждут её впереди. Самое главное свершилось, сын жив и вполне здоров, а все остальное неважно. Баронесса не была злопамятной, и потому обида и разговор, состоявшийся в госпитале в Таганроге, стал ею понемногу забываться.