Замок из песка

Последняя фраза показалась мне ужасно гордой и не менее загадочной. Стараясь держаться ровно, я зашагала по гулкому коридору. Сашенька пошел следом. Перед комнатой Ирки Шаховой я остановилась и решительно забарабанила в дверь. Через минуту послышалось шлепанье босых ног.

— Настя, ты одна? — шепотом осведомилась Ирка.

— Да, — ответила я без тени сомнения.

Дверь открылась, на пороге показалась хозяйка в одной коротенькой ночной рубашке. Переведя насмешливый взгляд с Ледовского на мою пьяную физиономию, она коротко бросила: «Заходи» — и почти втащила меня в комнату. На мое счастье, одна кровать оказалась свободной, на трех других спали сама Ирка и ее гостьи. Я упала прямо поверх одеяла и зарылась лицом в подушку. Но уснуть толком не удалось. Во всяком случае, мне показалось, что бешеный стук в дверь раздался уже через секунду. А следующим ощущением были чьи-то железные пальцы, ухватившие меня за лицо.

— Ты что делаешь, стерва?! Ты что, зараза, творишь?! — орала Никитина, нещадно мотая мою голову по подушке. И тут же, демонстрируя блестящую школу актерского перевоплощения, тишайшим голоском извинялась перед хозяйкой комнаты. — Извини, Иринка, я сейчас уйду и мешать не буду.

Потерроризировав меня минуты три, она успокоилась. Да и Шахова смягчила ситуацию, предположив, что трясти меня все равно бесполезно, потому что я ничего не соображаю. Соображала я все, но вот реагировать почему-то никак не могла. Как сквозь туман донесся Ларискин голос: «Они, когда пришли, целовались?», Иринкин ответ: «Нет», и хлопанье входной двери…

Наутро мне было плохо, стыдно и страшно. Шахова философски подсмеивалась и над моей нечаянной «распутностью», и над никитинской горячностью. Ей-то, конечно, было смешно! А я боялась вернуться в собственную комнату. Пришлось отправить туда Иринкину гостью в качестве парламентера. Она-то и сообщила мне, что Лариска мрачная и обиженная, но домой мне прийти разрешает и передает, чтобы я не трусила…

Когда я вошла, Никитина, прямая, как воспитанница Смольного, сидела на кровати и смотрела в окно. Рядом, на спинке стула, висели ее вчерашние бархатные брюки. Я тоскливо замялась на пороге.

— Проходи, — бросила она, не оборачиваясь, а потом грустно добавила: — Я сама во всем виновата. Умные люди заводят страшненьких подруг. Одна я такая идиотка…

* * *

А двадцатого января, всего неделю спустя, жизнь моя круто переменилась. К этому времени мы с Никитиной уже помирились, хотя холодок в отношениях, конечно же, еще чувствовался. Я понемногу пришла в себя и решила, что стану абсолютно счастливой не только без Алексея, но и назло ему! Естественно, он должен был видеть всю безмерную глубину моего счастья. Поэтому с подношениями цветов было покончено, а вот с билетами в первый ряд — нет. И одевалась я теперь вызывающе ярко. В тот день на мне было маленькое, едва прикрывающее попу черное платье с золотыми блестками и американские туфельки на семисантиметровой шпильке. А в ушах болтались длинные серьги, формой напоминающие эмблему физиков — атом, мечущийся по орбите.

Я сидела в первом ряду, закинув ногу на ногу, и молила небеса о том, чтобы Алексей кинул один, всего лишь один взгляд в зал. Здравый смысл подсказывал, что с ярко освещенной сцены скорее всего ничего не видно и вместо рядов кресел — черная дыра. Но желание встретиться с ним взглядами было сильнее здравого смысла. И еще я ловила себя на неприятной мысли: ненависти, ярости и обиды уже нет! А есть только привычная собачья тоска и трепет сердца где-то у самого горла.

В антракте я вышла в холл и встала у лестницы, опершись локтями о массивные перила. Мне было грустно и хорошо одновременно. От многочисленных стоек буфета, словно ленты от хвоста воздушного змея, тянулись очереди. Еще одна, не менее длинная очередь тянулась от двери женского туалета. Все были чем-то заняты: кто — ожиданием, кто — поглощением купленных пирожных и бутербродов с красной рыбой. А этот человек не был занят ничем. Он просто смотрел на меня. Сначала я почувствовала его взгляд и только потом, обернувшись, увидела высокого пожилого мужчину, направляющегося ко мне раскованной походкой барса перед прыжком.

— Здравствуйте, — произнес он, прислоняясь спиной к перилам. — Позвольте спросить, как вас зовут?

Говор у него оказался мягким и приятно-интеллигентным, как у артистов кино сороковых годов. Да он и был, наверное, немногим моложе тех, ушедших уже артистов. Лет шестидесяти, а может, и больше? Правда, выглядел мужчина для своего возраста очень даже ничего. Статная фигура, широкие прямые плечи, роскошная седая шевелюра. Если бы еще не глубокие морщины, избороздившие его лицо!.. А вообще он чем-то напоминал Марчелло Мастрояни, и карие его глаза светились одновременно добротой и лукавством. Одет мужчина был в свободные спортивные брюки и куртку на длинной «молнии». И от него весьма ощутимо разило перегаром.

— Так как же вас зовут? — спросил он еще раз.

— Настя, — ответила я, хотя обычно с пьяными старалась не общаться.