Замок лорда Валентайна. Хроники Маджипуры

Они проехали весь Зимр, но от восточного побережья их все еще отделяло несколько тысяч миль. По широкой полосе Зимра судно шло быстро и безмятежно. Конечно, оно то и дело останавливалось в бесчисленных городах, даже в безымянных местах, где, были свои пристани, набережные, пальмы, весело раскрашенные склады, базары и пассажиры с билетами, жаждавшие подняться на борт и тут же двигаться дальше. Слит выстругал жонглерские палочки из выпрошенных у команды кусков дерева, Карабелла где-то разыскала мячи, а скандары, пообедав, преспокойно зажали в ладонях пустые блюда и улизнули с ними, так что труппа постепенно обзаводилась оборудованием для работы, а на третий день заработала несколько крон, выступив на палубе. Залзан Кавол вернулся к прежней грубоватости и самоуверенности, поскольку снова выступал, но все же оставался удивительно покладистым, держал себя в узде в ситуациях, которые раньше вызвали бы бурю ярости.

Это были родные края четырех скандаров. Они родились в Пилиплоке и начали свою карьеру, обходя города громадной провинции, простиравшейся вверх по реке и в глубь страны на тысячу миль от побережья. Им было приятно видеть знакомую местность, рыжеватые холмы, суетливые городки с деревянными зданиями, и Залзан Кавол начал рассказывать о своей прежней работе здесь, об успехах и неудачах — они тоже случались, правда, редко — о ссоре с импресарио, из-за которой он ушел искать счастья на другой конец Зимроеля. Валентайн подозревал, что тут не все чисто, но спрашивать не стал.

Однажды ночью, подвыпив, скандары даже принялись петь впервые на памяти Валентайна. Песня была мрачная и унылая:

Глаза потухли, нет огня.
Ночь — тьмы и стужи пряха.
Темно на сердце у меня.
В душе темно от страха.

Идем от горя до беды,

В затылок дышат черти,
А позади одни следы —
Следы мои и смерти.

Осталась далеко земля,

Что с детства нам знакома,
Где ручейки, холмы, поля,
Колодец возле дома.

А здесь, где тьма со всех сторон,

Суровые законы.
Над морем царствует дракон,
И над землей драконы.

Невероятно печальной была песня, и огромные скандары выглядели так нелепо, когда пели, покачиваясь, что Валентайн и Карабелла чуть было не рассмеялись, но на втором куплете Валентайн почувствовал, что песня его трогает, потому что в ней было живое чувство, ведь скандары действительно встретились со смертью и горем, и хотя сейчас они вблизи своего дома, большую часть жизни они провели вдали от него. Возможно, — думал Валентайн, — скандарам вообще трудно на Маджипуре, таким грубым лохматым созданиям нелегко в теплую пору среди более мелких, гладкокожих существ.

Лето кончалось, и в восточном Зимроеле начинался сухой сезон, когда дули южные ветры, деревья засыпали до весенних дождей, настроение, как говорил Залзан Кавол, портилось и нередко случались преступления. Валентайну эта зона показалась менее интересной, чем джунгли средней части континента или субтропики дальнего запада, изобиловавшие красками, но через несколько дней, после более пристального наблюдения он решил, что этим местам свойственна некоторая суровая красота, сдержанная и строгая, совсем не похожая на буйную пышность запада. И все равно он обрадовался, когда после многих дней на этой однообразной и вроде бы бесконечной реке Залзан Кавол объявил, что видны окраины Пилиплока.

Пилиплок был почти так же стар и огромен, как его двойник Пидруд на другом конце континента, но на этом сходство кончалось. Пидруд строился без плана, как попало разбросал свои улицы и бульвары, а Пилиплок сразу стал возводиться с жесткой, почти маниакальной точностью.

Он занимал большой мыс на южном берегу устья Зимра. Там, где река впадала во Внутреннее Море, она была непомерной ширины — шестьдесят или семьдесят миль. Зимр нес с дальнего северо-запада все наносы и обломки, собранные на протяжении семи тысяч миль его быстрым течением. И этот его груз придавал зелено-голубым водам океана темный оттенок, тянущийся, как говорили, на сотни миль. Северный мыс устья реки был меловым утесом в милю высотой и во много миль длиной. Эту ослепительно блестящую белую стену в ясную погоду видно было даже из Пилиплока. Мыс никак нельзя было использовать для гавани, там никогда не было поселений, и он считался святым заповедником. На мысе жили удалившиеся от мира поклонники Леди, и к ним в течение сотен лет никто не вторгался. Пилиплок — иное дело. Город с одиннадцатью миллионами жителей расходился радиусами от своей великолепной природной гавани.