Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса

Все прошли в смежную комнату, где уж стояло старое пианино с бронзовыми канделябрами и, видать, заранее заготовленными нотами, как бы случайно открытыми на заранее заготовленной партитуре, — Даша весь прошлый день прокорпела над экзерсисами и вокализмами, мучая мой слух. Раздались первые аккорды, кузина взяла, на мой вкус, несколько пронзительную ноту, но, выправившись, продолжила уже терпимее. Кубацкий поначалу чуть вздрогнул и, приподняв тонкую бровь, со снисходительной улыбкой приготовился внимать долгой и сложной арии, чуть облокотившись на пианино. Аркадий Матвеевич с супругой расположились неподалеку, с блаженными улыбками оглядывая нас с Кубацким, управляющего и подкатившегося откуда-то масляно расплывшегося лицом Скальцова.

Я же, решив, что с меня довольно на сегодня, незаметно выскользнул из комнаты, подошел к столу, выпил клюквенной настойки необычайной крепости, зажевал квашеной капустой и вышел наружу — курить.

Потихоньку начинало темнеть, дождь лишь легонько накрапывал, было свежо, и я, поежившись, вознамерился сделать кружок вокруг дома. Из освещенного оконного проема музыкальной комнаты доносились пронзительные звуки неподражаемого вокализа Даши, и я, чертыхнувшись, отошел подальше, приблизившись к флигелю — обиталищу Шмиля и его дикарки-дочки. Очевидно, некоторое количество спиртного сделало меня смелее, и я вдруг отважился подойти к двери управляющего и постучаться. Не знаю, что бы я сказал Анне Шмиль, даже не уверен, что она стала бы слушать меня, но любопытство и желание пофлиртовать с этой необычной девушкой взяли верх над обычным моим благоразумием.

Дверь от несколько, может быть, настойчивого стука внезапно приоткрылась, и я, чуть подождав ответа, несмело вошел внутрь. Посреди просторной и с потрясающей безвкусицей обставленной комнаты, освещенной неверным огоньком чуть коптящей керосиновой лампы, на полу, подогнув ногу, точно раненая птица, в луже крови лежала Анна. Кинувшись к ней, я осторожно нагнулся над распростертым телом, разглядел глубокую рану на шее с вяло пульсирующим алым ручейком и отпрянул от неожиданности, увидев дрогнувшие ресницы несчастной. Она затуманенным взором смотрела на меня и что-то шептала, чуть шевеля мертвенно-бледными уже губами, едва различимыми на такого же цвета лице.

— Анна, что? Что? Прошу вас, громче! — Я склонился над ней, почти касаясь щекою ее губ.

— Я знала, что все… кончится… так… — еле слышно выдохнула она и отошла, верно, в свой вымышленный мир, где нам, грешным вкусителям благ земных, увы, не место.

Финальным аккордом этой трагедии раздался оглушительный гром, и дождь полил с такой силой, будто Господь решил в наказание за смерть девушки затопить Медынское со всеми его обитателями.

Глава третья, в которой одно действующее лицо сменяется другим

Едва ли я в состоянии описать переполох, поднявшийся в усадьбе после того как я принес собравшимся трагическую весть, — для этого надобно обладать талантом как минимум Гомера, мой же скромный дар, увы, не позволяет донести до читающего сии строки и малую толику страстей, разыгравшихся в Медынском. Все, позабыв о застолье и музицировании, кинулись под проливным дождем, более напоминающем тропическое наводнение, во флигель Шмиля, дабы лично лицезреть бездыханное тело прекрасной дикарки. Больше всего, конечно, убивался отец — за несколько минут он, казалось, постарел лет на десять, что, учитывая его и без того немалый возраст, сделало его в одночасье глубоким стариком. Примчавшись к дочери, управляющий кинулся к ее телу и, зайдясь в жутких рыданиях, все никак не хотел отпускать ее, пока, спустя с полчаса, мы не усадили его в кресло и не отпоили горячим пуншем. Аркадий Матвеевич, поначалу широким размашистым шагом проделавший путь от парадного входа до флигеля, по-хозяйски войдя внутрь, вернулся заметно побледневший и решительно запретил стоявшим на крыльце напуганным дамам даже заглядывать сквозь приоткрытую дверь. За ним к убитой проследовал отец Ксенофонт и сразу как-то сникший Скальцов, последним — по-прежнему холодный и невозмутимый, хоть это и выглядело несколько неуместно при таком повороте событий, Кубацкий. Я, уже имевший несчастье созерцать хладный труп той, кому довольно искренне симпатизировал, но, к сожалению, так и не успевший раскрыть своего отношения к ней, стоял вместе с совершенно растерянными Авдотьей

Михайловной и Дашей и курил одну папиросу за другой, будучи не в состоянии прийти в себя от первого шока и почти не чувствуя вкуса табака.

— Господи, что же теперь будет? — вполголоса всхлипывала сердобольная Авдотья Михайловна, постукивая от ужаса и холода зубами. — Бедный, бедный Артемий Иванович и несчастная Анна! Что за печальная судьба! Мы ведь почти не общались с нею, она была такая… такая нелюдимая…

Даша же ничего не говорила, изредка всхлипывая в платок и сморкаясь, не замечая покрасневшего носика.