Никто не удивился, и он почувствовал смутное облегчение. Те двое, потягивая белое вино, говорили о предстоящей забастовке. Коньяк был терпким, жег горло, и Реми вспомнил историю калифа, который ночью инкогнито выходил из своего дворца и развлекался тем, что посещал дно общества. А он, он будет убегать ночью, чтобы посещать кладбища! Гнев вновь захлестнул его. Он бросил банкнот, оставил наполовину недопитую рюмку и выскочил на улицу, а в голове у него вертелся все тот же вопрос: «Где я был, когда умерла Мамуля?» Но ответ не приходил. Он болел. Ему сказали, что Мамуля в отъезде, затем сказали, что Мамуля не вернется, что она умерла, что это совсем не больно — умирать… Это такой долгий, долгий сон. Все должны умирать, даже дети, когда вырастут большими, когда станут старыми, старыми, как бабушка. Бабушка тоже умерла за несколько дней до Мамули. Они были вместе на небесах и заботились оттуда о своем маленьком Реми. Но Клементина плакала, успокаивая Реми. Она пугала его, и ночь за ночью — как это забыть?! — он вскрикивал спросонья, услышав, как ему казалось, в комнате шаги своей матери. Позже Клементина объяснила ему, что Мамуля умерла от острого приступа аппендицита. Тем не менее Мильсандье был прав. Он стал калекой вовсе не из-за Мамули. Но тогда из-за чего?.. Наследственный порок? У них в семье все были крепко скроены. А со стороны Мамули? Вот об этом ему известно куда меньше… Он ничего не знал о родственниках с материнской стороны… Да и о Мамуле ничего не знал… Ничего!..
Реми шел по узкому тротуару, заставленному лотками с разным товаром. Нет, ему решительно не нравился людный квартал, где из каждого закоулка несло нищетой. Почему?.. Почему он заболел? Если не от тоски, то от чего же тогда?.. А ведь отец все время говорил ему: «Ты рассуждаешь как ребенок, Реми!» Ну вот, теперь он рассуждал как мужчина. Не может паралич разбить ни с того ни с сего, без всяких причин. Очень удобно называть его симулянтом. Было что-то еще. Но что?.. Он пнул ногой обнюхивающую его шавку. По всей вероятности, Мамулю похоронили не на Пер-Лашез, а в другом месте. Почему, раз Окто имели на Пер-Лашез фамильный склеп? Может, перед смертью Мамуля пожелала покоиться в могиле там, где когда-нибудь ее муж упокоиться рядом с ней? Все бывает…
— Пшел вон!
Фокстерьер, рыча, отбежал, но Реми почти сразу же почувствовал его своей спиной. Он попытался унять гнев. Смешно заводиться из-за такой ерунды. Болезнь сделала его раздражительным, это правда, но разве его не убеждали, что он уже здоров?.. Значит, Мамулю похоронили в другом месте, но, чтобы не вдаваться в ненужные и мучительные детали, при Реми продолжали говорить о Пер-Лашез. Вот оно, правдоподобное объяснение. Реми сжал кулаки, ему хотелось схватить палку, что попадется под руку и покончить с проклятой собакой. Он резко обернулся, гневно сверкнув глазами. Фокстерьер отпрыгнул в сторону, на шоссе. Вернуться на тротуар он не успел. Реми услышал скрежет тормозов. Машина дважды мягко приподнялась и; удаляясь, вновь набрала скорость.
— Так ему и надо, — произнес чей-то голос.
Уже начал стекаться народ, образовался круг склонившихся голов. Реми оперся о дверь какой-то лавки. Он тоже хотел посмотреть, но ему сжало горло, словно слишком туго затянутым галстуком. Вдруг задрожали ноги, как в тот день, когда он впервые встал с постели. От короткого головокружения в голове стало пусто. Ясной осталась лишь одна мысль: «Домой! Вернуться в свой тихий дом, за крепко запертые ворота…» Он сделал несколько шагов — ноги стали ватными.
— Такси!
— Вы нездоровы? — спросил его шофер.
— Немного кружится голова, ничего страшного.
Ветер развевал его белокурую прядь. Тошнота проходила. Он сидел неподвижно, полуоткрыв рот, бессильно уронив руки на сиденье… Потерянная могила… Раздавленная собака… Он уже не очень хорошо понимал происходящее, но догадывался, что существует между этими событиями невидимая связь… Ему не надо было выходить из дому… Да еще от спиртного противно во рту. Он медленно расстегнул ворот рубашки, почувствовав, что они выехали к Сене. Воздух стал прохладнее, чище. Да, деревня пойдет ему на пользу. Надо как можно скорее уехать и постараться до отъезда не думать. Он привстал, опершись на локоть, посмотрел на проплывающий мимо окон такси незнакомый город. Мимо проносились люди, магазины, влюбленные парочки, кафе, где спорили и болтали его сверстники, — запретный мир, уносящийся, как сновидение, и чей-то голос шептал: «Так ему и надо». Реми вытер вспотевшие ладони о брюки. Да что это он выдумал? Из-за того, что какая-то собака… А вот и дом за оградой, кругом тишина. Наконец-то он вернулся домой.
— Вам лучше? — спросил его шофер.
— Спасибо, — пробормотал Реми, — сдачи не надо.
Это было так унизительно — платить, считать монеты. Реми еще не умел обращаться с деньгами, да он и не хотел этому учиться. Он вошел через маленькую дверь, которую Клементина закрывала каждый вечер в девять часов. Машина дяди стояла во дворе: «ситроен». Огромный лимузин тоже был здесь. Отец дома.