Заморок

Губы у Надежды Сергеевны накрашенные помадой, не краснючей, а красной. Это тоже разница. Потому что когда помада краснючая, так часто характер у женщины плохой. Женщина, может, хотела б свою злость и все-все запрятать, а помада возьмет — раз! — и расскажет правду. Ты ж, женщина, сама по себе выбирала, так не жалуйся.

Да.

У Надежды Сергеевны блузка на цвет была синяя, а рукав длинный и юбка черная под поясок. А живот у Надежды Сергеевны для пояска не годись, и остальное не годись — бока и что с спины тоже.

Да.

Я про наклонилась.

Надежда Сергеевна наклонилась, чтоб меня записать в библиотеку на называется «карточка». В эту секундочку видные с выреза груди у Надежды Сергеевны получились вроде два уха у кроля.

У нас с мамой Тамарой сосед, так сосед держал кролей на мясо. Я бегала смотреть, как сосед вешал кролей, которые забивались, ушами наниз. Сосед кролей по очереди молотком по голове, по голове… Раз! Раз! У Надежды Сергеевны груди в вырезе были как кролиные уши наниз головой. Только без шерсти, конечно, и не серые тоже.

По правде, мне вспомнилось про кролей, потому что у Надежды Сергеевны лицо похожее. Мне кроли сами по себе нравятся. А Надежда Сергеевна была не кроль, а женщина, потому и некрасиво.

Ага.

Надежда Сергеевна мне предложила, чтоб мне взять книгу, хоть тут читать, хоть домой. Надежда Сергеевна спросила про что я люблю. Я, конечно, сказала, что про все и что сейчас возьму что посоветуют. Надежда Сергеевна посоветовала «Покорители вечных бурь» как познавательное и дала мне с стола книжку. Я книжку взяла и посмотрела. Допустим, если б там не было, что «Детгиз», я б взяла. А так — не надо мне. Хоть, может, книжка сама по себе и хорошая. И потом. Книжка эта получилась не толстая. Наверно, Надежда Сергеевна не захотела мне дать, чтоб была толстая и взрослая тоже. Наверно, подумала, что я с книжкой не дружу, что я похвалилась.

Допустим, я похвалилась. А зачем Надежда Сергеевна так?

В эту секундочку мне надо было, чтоб толстая. Я б книжку рукой притули́ла до себя, вроде мать ребенка, а в другую руку — раз! — и взяла б тяжелое ведро. Ведро ж будет тяжелое уже, когда я дойду до Александра Ивановича. Александр Иванович увидит, что я и с книжкой, и с ведром, аж надрываюсь, а не отбрасываю и то, и другое тоже.

Я сказала Надежде Сергеевне:

— Ой, спасибо! А можно мне про такое же самое, толстую-толстую, чтоб на много хватило?

Надежда Сергеевна на мои слова не удивилась, а пошла за полки и принесла толстенную книжку.

Надежда Сергеевна в руки мне книжку не дала. Хоть бы я на название посмотрела, нет. Надежда Сергеевна и сама по себе название не сказала, а записала в карточку.

Когда писалось, Надежда Сергеевна мне рассказала, что эта книжка тоже интересная, что я потом посмотрю, что мне до весны хватит.

Конечно, я не заспорила — до весны или, может, не до весны. Я хорошо попросила Надежду Сергеевну отдать мне посуду с буфета.

Надежда Сергеевна пошла за полки, вынесла тарелку, чашку на блюдце и рассказала, что получается неудобно, что Надежда Сергеевна б сама принесла, что спасибо.

Я приняла посуду с рук на руки и обсмотрела перед своим лицом.

По правде, чашка была снутри от чая черт-те какая.

Я так и выразила, чтоб Надежда Сергеевна не боялась, что я всю-всю грязюку чисто отмою.

Я положила посуду в ведро, книжку себе до груди притулила и пошла.

Я тогда подумала про Надежду. Допустим, есть человек. Ну скажи мне человек, что нету посуды, я ж поверю, я ж не полезу искать-выискивать. А человек сам по себе вынес.

Конечно, я Надежде правильно указала на грязюку. А получается ж, что Надежде до моего указывания было стыдно тоже. Зачем вынесла? У человека сделалась такая привычка, что когда человека спрашивают, надо всегда ответить. Пускай бы человек взял — раз! — и не ответил.

Да.

Я шла и стучалась в все-все двери. А двери мне открывались не все. Которые открывались, так всюду находилась не ихняя посуда.

В комнату «Женсовет» меня не пустили. Там двери открыла женщина. Женщина меня отпихнула, вроде я стремлюсь не знаю что.

Я и языком своим не повернула, а женщина сказала, что просит не беспокоить, что заседание.

Женщина взяла — раз! — и повернулась, аж юбка черт-те какого клеша мазанула меня по ногам до самого живота.

Возраст у женщины был как для меня, так старый. Может, как у Галины. Я хорошо не посчитала, потому что женщина была сама по себе вся-вся крашеная. И волос крашеный, как у Катерины, и брови с губами тоже. У женщины красоты не было. Когда у человека есть красота, я всегда увижу и скажу. На фигуру женщина была хорошая. Я еще подумала, что когда я буду старая, так тоже.

Я — раз! — взяла и переложила в ведре, потом опять, чтоб мне получилось лучше. Еще и вилки с ложками, некоторые давали гнутые.

Да.

Я всегда внимательно отношусь к поручениям мне. Потому я стучала в все, что было можно.

Под лестницей были маленькие двери, с скосом.

Я постучала.

Голос меня впустил.

Это был Дмитро.

Дмитро сидел за столом с ящиками и резал газету на бумагу.

По возрасту Дмитро был молодой. Дмитро был на вид хороший, похожий на артиста Гурзо.

Да.