Заморская отрава

Возвращаюсь к главной теме своего послания. Мне кажется, что болезнь великой княжны вовсе не грудная: у нее нет ни одного из симптомов чахотки. Я не могу выкинуть из головы, что ее болезнь, судя по ее медлительности, происходит скорее из вероломства какого-нибудь тайного врага, чем из худого состояния легких. Если основательны мои подозрения, естественно думать, что те, кто захотел погубить ее высочество великую княжну, не захотят, чтобы остался в живых и царь. Этот монарх нимало не бережет свое здоровье: в своем нежном возрасте он постоянно подвергает себя суровостям холода, не воображая даже, что он может же наконец от этого заболеть.

Кстати, о суровостях холода. Ваше преосвященство, не представится ли случай вытащить меня из этой тюрьмы? Вот я здесь уже год с неделею, и уверяю вас, это слишком длинный период для человека, который привык жить в странах менее варварских!

* * *

Как и предсказывали знающие положение дел люди, к великой княжне приглашен другой доктор – по имени Николас Бидлоо. Кто говорит, что он по происхождению англичанин, кто голландец, но это не суть важно. Знающие люди сказывают, что совершенно такая же ситуация происходила и при кончине императора Петра Первого. Угадайте, ваше преосвященство, какое средство первым прописал Николас Бидлоо великой княжне, которую нашел в очень тяжелом состоянии? Женское грудное молоко! Вспомните мои советы, ваше преосвященство! Правда, сомнительно, что теперь поможет даже и это средство: слишком много времени упущено».

Август 1729 года

Екатерина прокралась с черного крыльца и на цыпочках побежала по коридорчику в материнскую опочивальню. По всему дому разносился громкий, заливистый хохот императора – безудержный, мальчишеский, – и она порадовалась, что, кажется, ее отсутствие осталось незамеченным, несмотря на опоздание к обеду. Может, мужчины нынче решили посидеть одни, обойтись без дам? Ой, хорошо бы… Матушка, княгиня Прасковья Юрьевна, в этом смысле раньше была по-старинному строга и ежели шла на уступки супругу, допуская дочерей до вольного общения с мужчинами, то только вне дома. На ассамблеях, на балах, на приемах посольских они как бы выпадали из-под ее власти, ну а в родном имении дозволялось только верхом скакать наперегонки, да за ужином присутствовать в мужской компании, да в фанты играть под приглядом матери. Вроде бы невинные, почти детские, приличные забавы, но Екатерина невольно поежилась, вспомнив, как, по отцову дозволению, в прошлый раз затеяли игру в фанты на поцелуи, и выпало ей с Петром Алексеевичем поцеловаться… губы у него были очень горячие, по-детски влажные и какие-то острые. Поцеловал – точно клюнул. Матушка запротестовала было, но князь так на нее рыкнул, а может быть, потом, в тиши супружеской опочивальни, и приложил крепенько, по праву господина и властелина… Словом, Прасковья Юрьевна перестала осаживать мужа, когда зазывал девок-дочерей к мужскому застолью, все больше отсиживалась у себя в спаленке, ссылаясь на нездоровье, всецело предоставив Алексею Григорьевичу воплощать в жизнь свои далеко идущие замыслы.

Екатерина осторожно потянула дверь, заглянула в образовавшуюся щелку, а потом вошла. Комната матери была пуста. Неужели отец вынудил княгиню присутствовать на обеде? Все, пропала Екатерина, теперь никак не отовраться от неумолимых расспросов, где была да что делала, некому подтвердить, что она сидела здесь несходно… Конечно, никак нельзя было рисковать, убегать нынче на тайное свидание, но что делать, если до смерти хотелось увидаться с Альфредом?!

Позади раздались шаги, и у Екатерины по спине мурашки побежали: она узнала тяжелую поступь отца. Метнулась в комнату, подбежала к кровати в детском, полуслепом страхе перед родительской яростью. Хотела плюхнуться на постель, сделать вид, что спала, но дверь уже начала приотворяться. Екатерина судорожно вздохнула, как вдруг кто-то схватил ее за руку и с силой потянул в глубь алькова, за полог. Рядом с ее глазами блеснули чьи-то сочувственные глаза, взметнулась рука, прижавшая палец к губам, и Екатерина с некоторым трудом узнала в стоявшей рядом девушке загадочную родственницу, из-за которой нынче разыгралось столько странных событий.

– Дарья Васильевна! – послышался недовольный голос. – Дитятко, нельзя же так. Я вас по всему дому бегаю ищу. Может, у вас в глуши каждый сам себе господин, а у нас тут воля императора – закон, и ежели государь желает видеть вас при своем столе…

Полог отлетел в сторону – и перед девушками появился князь Долгорукий. Домашний камзол его был расстегнут, крупное, некогда красивое, а теперь обрюзгшее лицо раскраснелось от избытка выпитого и от злости. Мгновение он изумленно смотрел на племянницу и дочь, а потом вдруг размахнулся – и отвесил Екатерине такую пощечину, что та покачнулась и упала бы, когда б ее не поддержала Даша.

– За что? – простонала Екатерина. – Что приключилось?