Заморская отрава

Екатерина глядела на спешившегося всадника – не верила своим глазам. Это был Степан Васильевич Лопухин, камердинер императора, только сегодня утром уехавший вместе со всеми в Москву. Он встревоженно таращился на Екатерину. Сорвал парик (очевидно, совершенно забывшись, приняв его за оброненную где-то шляпу), обнажив коротко и неровно остриженную голову, и с облегчением вытер париком вспотевший лоб.

– Батюшка ваш вдруг встревожился, что отправил вас и Дарью Васильевну безо всякой охраны, и чуть не на коленях умолял всех воротиться, – пояснил Лопухин. – Я вызвался и брат ваш, но у него лошадь засеклась, он отстал. Я же гнал что было мочи. Еще издали слышу крики, выстрелы. И вот – ваша карета! У меня аж дух занялся. Сердце отеческое – вещун! Не зря Алексей Григорьевич с ума сходил.

Екатерина на миг зажмурилась. Это внезапное беспокойство отца, возвращение Лопухина, тот крестьянин… Какая-то мысль мелькнула, но исчезла.

Екатерина судорожно стиснула руки:

– Степан Васильевич, господин Лопухин, кабы вы только знали, что тут было!.. Не иначе Господь нас спас, он же и прислал сюда вас. Ну сами посудите: кони выпряжены, люди наши побиты…

– Это не беда, – Лопухин сделал знак гайдукам, и те, спешившись, принялись вновь закладывать карету. – Ежели мне не удалось разогнать злодеев и освободить красавиц, удовольствуюсь малым: починкой кареты.

Екатерина расхохоталась. Сейчас, когда опасность была позади, она ощущала необыкновенную легкость что в мыслях, что во всем теле, каждое слово Лопухина казалось необычайно смешным, каждое выражение его некрасивого лица – милым и забавным. Раньше он был не очень-то ей приятен, ибо пользовался не только расположением императора, дальним родственником которого был, но и Остермана. Хитрую же лису Остермана Екатерина откровенно недолюбливала и даже боялась. Лоб Лопухина казался ей слишком низким, глаза он то и дело отводил, улыбался натянуто… Сейчас перед ней сидел словно бы совсем другой человек. Весь его облик так и лучился счастьем.

– Подумать только! – всплеснул Лопухин своими крупными, разлапистыми руками, которые чрезвычайно нелепо смотрелись в обрамлении дорогих кружев. Им гораздо более пристало бы выглядывать из обтрепанных рукавов крестьянского армяка. – Мне выпала честь помочь даме, к которой благосклонен сам государь! Поистине, Господь нынче ко мне более чем милостив.

Екатерина повела на него глазами и медленно улыбнулась. Говорят, Лопухин – глаза, уши и язык Остермана. И если он так выразился, значит, просто облек в изящные слова убеждение Остермана. Но если сам Андрей Иваныч признал, что император благосклонен к Екатерине Долгорукой, это… это можно счесть новым направлением государственной политики!

Она взволнованно стиснула руки, не отводя взора от всепонимающих, улыбчивых, приветливых глаз Лопухина. Мелькнуло где-то на обочине сознания страстное, влюбленное лицо Альфреда Миллесимо, его губы… но сейчас ей было уже не до Миллесимо. Сузив глаза, мгновенно превратившись из испуганной девчонки в надменную даму, сказала непререкаемым тоном – именно так, в ее представлении, только и могла говорить императрица:

– Но вы, сударь, конечно, сделаете все, чтобы разыскать и примерно покарать виновных в нападении на меня и мою родственницу?

– Не извольте беспокоиться, матушка Екатерина Алексеевна, – точно так же мгновенно посерьезнев, ответствовал Лопухин именно в том тоне, каким и надлежит подданному отвечать своей государыне. – Хоть и затруднительно будет сие устроить, поскольку часть разбойников убита, а другие разбежались, все же знайте: жизнь положу, лишь бы вам услужить!

И Степан Васильевич почтительно приложился к милостиво протянутой руке Екатерины Долгорукой. «Императрицы Екатерины Второй», – скромно уточнила она про себя.

Сентябрь 1729 года

– Прошу вас говорить только по-русски, сударь. Слава богу, я достаточно преуспел в этом несуразном наречии, в отличие от испанцев. И это к нашему счастью. Эта нация, как, впрочем, и все остальные, приверженные католической вере, испытывает патологическую страсть к подслушиванию, подсматриванию и вынюхиванию. Недаром именно в Испании зародилась Святейшая инквизиция. Наверняка у этих стен имеются уши, а то и глаза. Я думаю, что сам факт нашей беседы не вызовет у де Лириа особых подозрений: ведь мы, предполагается, познакомились еще в Испании, у вашего приемного отца. Однако мне бы ни в коем случае не хотелось, чтобы кому-то стало известно содержание нашего разговора! Прежде всего потому, что оно малоприятно для вас.

– Ценю вашу заботу, – пробормотал Алекс, попытавшись усмехнуться, однако это плохо удалось. Да и Кейт смотрел так пристально, так холодно!

– Итак, сударь, из-за вас я запятнал и честь свою. Право, мне легче было бы пережить известие о вашей кончине, чем узнать, что вы не справились с высокой миссией, на вас возложенной.

– Ну что ж, мне остается лишь просить прощения за то, что остался жив!