Заморская Русь

Ульяна вдоволь повеселившись и, страдая икотой от рома, зевала до слез, мучительно хотела спать. Лягнув очередного назойливого женишка, она уже забиралась под одеяло и вдруг увидела Васильева, пробиравшегося к ней сквозь пляшущих, поющих и валяющихся на полу. Васька шел неестественно прямо, руки болтались, как обломленные. Увидев Ульяну, он подступил к нарам, зашипел, стараясь что-то сказать, но споткнулся и чурбаном свалился к ее ногам. Немного отдохнув в неудобной позе, он поднял голову, желая сказать что-то важное, пополз на нары и тут мозолистая рука иеромонаха Ювеналия поймала его за шкирку, другая схватила Ульяну под мышку, как мешок. Монах выволок обоих из казармы принес в церковь, с рыком прислонил к стене и стал венчать. Ульяна с недоумением пожимала плечами, лупала синими глазами.

Васька хмурился, качал головой, издавал удивленные звуки, стараясь сохранить хмельное достоинство.

— Поцелуйтесь! — рявкнул монах. Схватил Ульяну за основание косы, Ваську за загривок, ткнул лицо в лицо.

— Ну, уж! — просипел Васька, угрожающе глядя на него.

Монах подхватил обоих, что два куля выволок из церкви, бросил у крыльца, ринулся в казарму за очередной жертвой, но был выкинут с поцарапанным носом. Хрипящего от ярости, его подхватили под руки миссионеры и увели. Дородный детина, бывший офицер, придя в чувства, заливался слезами и просил Господа дать сил пережить и это испытание.

Сысой к ночи тоже напился, да так, что без чувств уснул прямо на пристани. Он лежал, раскинув руки, в праздничной крестьянской рубахе, в новых добротных сапогах, и снилась ему жена. Открыл глаза — звезды, море, над ним склонилась Фекла. Сысой сгреб ее в охапку, стал целовать в губы, подмял под себя, добрался до тела, прижался, избавляясь от давней наболевшей тоски. Женщина под ним обмякла, вытянулась, как неживая и вдруг захрапела.

Отодвинулось облако и в мутном свете луны Сысою открылось татуированное, безносое лицо старой кадьячки, жившей неподалеку от крепости и носившей, по примеру русских женщин, сарафан. Разом прошел хмель и вскричал он страшным голосом:

— Боже! Милостив буди мне грешному! — отплевываясь, бросился в море мыться. «Кроме как утопиться ничего не остается», — насмешливо пискнул поганый голосок за левым плечом. Сгоряча Сысой кинулся вглубь, но волна прибоя ударила его, перевернула через голову и вышвырнула на берег. Он поднялся, плача и отплевываясь, молясь и матерясь, побрел в крепость, наткнулся на Баранова.

— Прости, Андреич! — рыдая, припал к его плечу.

— Что случилось, сынок? — управляющий обеспокоенно ощупал его, насквозь мокрого, вынул из кармана плоскую фляжку. Сысой почувствовал запах водки, влил ее в себя, с ревом прополоскал рот и выплюнул.

Отстранившись, пошел дальше, на четвереньках вполз в притвор церкви, распростерся перед иконой Николы Чудотворца и почувствовал чью-то руку на затылке. Поднял голову, над ним склонился Герман: смотрел с сочувствием и пониманием, с грустной насмешкой в глубине умных глаз.

— Помоги! Прими исповедь! Великий грех на мне! — вскричал Сысой, рыдая.

— Что за грех? — спокойно и тихо спросил инок.

— Убью я себя сейчас! — Сысой ударился лбом о тесовые плахи так, что на них закапала кровь.

— Это слишком великий грех, — вздохнул Герман. — Даже помыслы о нем отмолить трудно.

— Как жить-то теперь с этой испоганенной харей?..

— Что лицо? О душе бы позаботился. Много было дано тебе при рождении, много и спросится. А ты все падаешь, летишь в бездну… Остановись, Сысоюшко, — простонал инок. — Твоя вина — зелье пил, в остальном — оно виновато!

— Все, отгулял, — пробормотал Сысой, всхлипывая и, почему-то, успокаиваясь.

— Бог милостив, молись!.. Шел бы да переоделся — простудишься, не дай Бог.

Васька Васильев продрал глаза, будто задыхаясь, выплыл из мрачных подводных глубин. В казарме было светло и смрадно. Рядом с ним сидела Ульяна, завернувшись в шерстяное одеяло. Волосы ее были растрепаны, в них путалась красная лента. Она странно глядела на него, напоминая о матери: печально, удивленно и смиренно. Будто тени сна мелькнули перед его глазами: злющий монах. «…Желаешь ли взять в жены рабу божью Ульяну?.. Только вякни, пес блудливый, удавлю в божьем храме, прости, Господи!» Вспомнился батюшкин преогромный кулак, в ссадинах и царапинах.

— Что теперь? — тихо спросила Ульяна, глядя в проясняющиеся Васькины глаза.

Он сел, все еще хмельной, прокашлялся, удивленно взъерошил волосы:

— А что, ты от Прошки брюхата? — спросил, глупо улыбаясь.

Румяное, в веснушках лицо Ульяны еще больше порозовело. Она опустила глаза и сказала смущенно:

Я — девица невинная!

Васька замотал головой, ничего не понимая:

— А Прошка тебе кто?

— Он мой братец названый! — прошептала она.

— Видать судьба! — Васильев тоже смутился. — Хоть люб я тебе? — спросил, тоже краснея и смущаясь.

Она опустила глаза и не ответила.

— А я тебя первый раз увидел на Нучеке и обомлел, подумал, мне бы такую! — он придвинулся, попробовал обнять венчанную жену.

Ульяна легонько убрала его руку.