Заморская Русь

Прибывшие парились в бане, выстаивали обедню и пускались в долгожданный разгул, после каждодневного риска, трудов и лишений взахлеб упивались недолгой радостью, благополучием и сытостью. По традиции тойонам партий и передовщикам Баранов подносил по чарке, неторопливо и чинно расспрашивал о промыслах. Возле запасного магазина партовщики хвастались добытыми мехами. Приказчики, как им положено, приценивались и придирались к шкурам, промышленные — к товару. Какой-нибудь алеут или кадьяк подолгу выбирал, что купить, приказчик терпеливо ждал, ждали и другие, давая человеку испить заслуженную радость. В конце концов безолаберный алеут набирал безделушек для родни и отходил от прилавка.

Здесь же бренчали балалайка и домра, ходил по кругу штоф. Подобревшие от выпитого добытчики совали неудачникам кашлока или выпоротка. К вечеру русичи выплясывали так, что не знающие сносу китовой кожи подметки, подшитые к сапогам из сивучьих горл, мелькали за полторы сажени от земли.

Притопывали босые алеуты, извивались кадьяки, выли и скакали индейцыколоши: гуляла Павловская крепость.

Сысой встретил Ваську возле колониального магазина, оба обрадовались друг другу, обнялись, перекрестившись, выпили по первой. Сысой, еще не отдышавшись после чарки, спросил сдавленным голосом:

— Ульяну не видел?

Васька смутился, отворачиваясь, уже знал, что Прохор с Ульяной перевелись в шелиховскую Компанию.

— Она по тебе, дураку, сохнет!

— Ну, уж!? — пролепетал Васильев, краснея.

— Точно говорю! — с жаром стал распалять товарища Сысой. — Весной еще, когда заходили к лебедевским, пытала меня про тебя… А Прошка так и сказал — никакого сладу с девкой с тех пор, как Ваську увидела.

— Брешешь!? — обветренные, обожженные солнцем, покрытые шелковистой бородой щеки Васильева налились свекольным соком. Он налил себе в кружку чарки полторы, выпил разом, посопел, занюхивая рукавом. — И чего бы Прошка так говорил о своей девке? Врешь… Ваша слободчиковская порода брехать горазда…

— Ей богу! — перекрестился Сысой. — Чтоб мне провалиться… Так и сказал… Должно быть, Прошка блудит с чугачками, по дикаркам таскается, венчаться с ней не хочет, а ей обидно… Может, опозорил, она за него держится, терпит… Да вон и он сам идет, спроси!

К магазину подошли Егоров и Тараканов. У Прохора сошла с лица опухоль, отсыхали коросты, только под глазами оставалась чернь. Его матерая, густая борода была коротко выстрижена. Увидев Васильева, он кивнул ему, а черт дернул за язык:

— Ульяну видел? — спросил Ваську. — Мы с ней в казарме, где каторжные…

Сходи, откланяйся, а то она боится, что женишься на проколотой кадьячке. — Прохор хохотнул, глядя на поглупевшее Васькино лицо.

Степенный Васильев торопливо схватил полуштоф, хотел налить ему и Тимофею, но невзначай только расплескал водку. Сысой перехватил его руку, плеснул в кружку, подал Прохору, потом налил Тимофею, а дружку подмигнул:

— Что я тебе говорил? Иди!

— Не могу! — пролепетал Васильев с несчастным лицом. — Коленки трясутся.

— А ты выпей!

Васька налил себе еще, чуть ли не полкружки, выпил одним духом, посидел задумчиво похрустывая сухарем, вдруг ухмыльнулся, перекрестился, встал и, прямой как жердина, чеканным шагом направился к казарме. Темнело.

На берегу горели костры, возле них пели и плясали. Одни трепыхались как птицы, стремясь взлететь в небо, трясли бедрами и грудью, желая восхитить и очаровать любовной истомой, ссыльные бабенки, притопывали, выказывая стать, играли глазами, с разбойным посвистом летали над землей промышленные, неутомимо выплясывали алеуты, колоши с яростными воплями изображали кровавые побоища.

В казармах, из-за тесноты, разгул был еще отчаянней и яростней. Стены сотрясались от хохота и драк. Водка, ром и пиво, отпускаемые за добытые меха несколько дней сряду, лились рекой. Рядом с куполами церкви пышно цвели распаленная зельем похоть и нескрываемый блуд. Свирепствовала миссия, потрясенная безнравственностью соотечественников. Монахи уже не спорили между собой, как удерживать промышленных от соблазнов плоти.

Доставленный с последним транспортом указ Иркутского генерал-губернатора Пиля разрешал венчать крещеных туземцев с колониальными служащими, и даже рекомендовал миссии и управляющим отделами Компании содействовать смешению браков для дальнейшей пользы Отечества.

Ювеналий, ворвавшись в казарму, пудовыми кулаками пробивал путь к нарам, перемежая молитву с бранью, стаскивал промышленных с дикарок, крещеных и неженатых венчал насильно, своею властью, объявил мужем и женой едва успевшую овдоветь ссыльную каторжанку преклонного возраста и молодого промышленного. Кадьячек, носивших на шее крест, венчал с любовниками, не спрашивая, есть ли у них мужья и дети.