Заморская Русь

Тот откинул полог клетушки, сел на циновку с края, как чужой. Полная алеутка с шитыми бисером ушами сидела возле горящего жировика и острым длинным ногтем на мизинце резала травяные стебли, вымоченные в моче, из-за ее спины выглядывали любопытные, раскосые глазенки ребенка. Женщина, бросила на мужа равнодушный взгляд, ни словом не обмолвившись с ним, продолжала свое дело. Так прошла минута.

— Что, приехал? — наконец спросила она.

— Да, приехал! — тихо ответил Ыпан.

Помолчав еще, она опять спросила:

— Однако, есть хочешь?

— Хочу немного, — сказал Ыпан. — Не ел еще сегодня.

Женщина неохотно поднялась и вышла, Ыпан поманил ребенка, протянул ему гостинец из мешка.

— Кто это? — спросил Сысой, кивнув вслед алеутке.

— Жена! — ответил Ыпан.

— Что так плохо встречает?

— Хорошо встречает. Хорошая жена.

Женщина принесла блюдо шикши с корой и жиром. Сысой, вынув ложку из-за голенища, попробовал угощение, чтобы не обидеть хозяев, и стал ждать мясо. То и дело за полог заглядывали родственники, Ыпан запускал руку в мешок и одаривал их. Те равнодушно, без благодарности, забирали подарки.

Подходили другие. Мешок пустел. Блюда наполнялись мясом, рыбой и китовым жиром, без которого алеуты не ели ничего. Сысой, зевая, сказал, что пойдет ночевать в казарму. Ыпан удивился, насколько способен удивляться алеут: косяк покидал барабору в разгар веселья.

— Покажу тебе хорошую девку, спи с ней!

— Монахи запретили любить девок до большого праздника… Чтобы удача была в промысле, — щадя алеутское гостеприимство, вздохнул Сысой.

Ыпан чуть улыбнулся, показывая острые рыбьи зубы, которые у алеутов не бывают плохими, — то ли смеялся над глупым русским законом, то ли сочувствовал стрелку.

В протопленной доме, без пузырей на узких окнах, пахло золой и чем-то своим. Тимофей возле горящего жировика читал книгу. Сысой вытянулся на нарах в стороне от него. После многолюдья прошедших дней ему было хорошо и он уснул, не дождавшись Прохора.

Дружок вернулся на рассвете, предовольный ночлегом и гостеприимством: он спал с алеуткой, похожей на креолку. Взошло солнце. Трое позавтракали и ушли на трехлючке смотреть места. Вернулись они к вечеру, набив из луков и ружей до полусотни уток. Тимофей стал потрошить птицу, Сысой затопил печь, Прохор выбрал полдюжины жирных тушек и ушел к алеутке, дескать, она и накормит. Вернулся он рано со странным лицом. Вошел в дом, широко расставляя ноги, по-стариковски неловко вполз на нары, лег и печально уставился в потолок.

— Ты чего? — подошли к нему Тимофей с Сысоем.

— Помру, наверное! — сказал Прохор.

— С чего бы? — обеспокоились друзья. — Вечером скакал, как яман, и вдруг…

— Зад нарушился, — всхлипнул Прохор. — Как ни зажимаю — течет в сапоги.

Кровь должно быть.

— Тебя алеуты чем потчевали? — спросил Тимофей.

— Ягодой и… жиром!

Тараканов схватился за живот, захохотал, упал на нары и стал кататься, задирая ноги.

Прохор удивленно приподнялся на локте, глаза его оживились.

— Ты чего?

Смеясь и кашляя, Тимофей, наконец, сказал:

— Слышал, у алеутов в обычае кормить назойливых гостей жиром какой-то акулы, которую они называют морской собакой. Этот жир в животе не держится, тут же выливается.

Прохор сел, резво скинул сапог, брезгливо заглянул в него:

— От сучка, от шалава, — забормотал, захлебываясь от негодования. Вышел, придерживая руками штаны, нараскорячку поплелся к морю: стирать одежду и мыться.

На другой день русские промышленные пошли звать алеутов на птичий промысел и попали на праздник. Вокруг бараборы горели костры из плавника, пахло печеным мясом. От костра к костру ходили возбужденные островитяне, смеялись женщины в праздничных парках, расшитых бисером. Они подхватили гостей под руки, усадили возле костра, подвинув им котел с китовым языком.

— Кит пришел! — радостно сообщил Тынила.

По рассказам алеутов дольше недели возле устья Карлучки плавали три кита. Вчера ночью они ревели страшными голосами, будто на них напали касатки. Утром алеуты вышли на берег и увидели, что один кит трется о скалы, думали — чешется, а он захотел, чтобы его съели.

На том месте, где выбросился кит, с редкой для алеутов поспешностью был сооружен балаган. В нем горел огонь, уважаемый старик подливал в жировик китовый жир. Шаман, пританцовывая, вынес из бараборы деревянное чучело кита в два аршина длиной. Все встали и закричали по-своему:

«Кит пришел! Кит пришел!» После плясок тушу стали разделывать. Мясо развешивали на ветру. Кишки полоскали и наполняли жиром. Алеут, первым увидевший кита, с важным видом распоряжался, кому какие куски дать, что отделить для Компании.