Заморская Русь

Сысою с Васькой общество каторжных надоело еще в пути. Отстояв обедню в церкви, они шлялись по городу, разглядывая его строения. К ним примкнул одинокий Тимофей Тараканов. Сквозь тучи скупо светило солнце, шумел прибой, кричали чайки, срываясь с речных отмелей большими стаями, На устье Охоты, против экспедиционной слободы, был порт. Здесь стояли купеческие и казенные суда, по большей части галиоты или, по-старому кочи и кочмары с низкими, толстыми мачтами, высокими бортами. Среди них выделялось иностранное судно с высокими мачтами и парусами в четыре яруса.

Покачивались мачты, по причалу лениво слонялись служащие морского ведомства. Трое друзей подошли ближе к фрегату, иностранцев на нем не было, пушечные люки нижней палубы были наглухо заделаны и засмолены, корабль оказался переделанным в транспортное судно с шестью пушками на верхней палубе. Вдыхая пьянящий дух смоленых досок, пеньки и парусины, Сысой прочитал вслух золоченую надпись на борту: «ФИНИСТ».

— Не «ФИНИСТ», а «ФИНИКС», — насмешливо обронил проходивший матрос в казачьих штанах и в лихо заломленной шапке.

Сысой, указывая на буквы пальцем, еще раз вычитал по слогам название судна:

— И правда «ФИНИКС», — удивился своей ошибке, — а что это? — с добродушным удивлением спросил у того же матроса, остановившегося и с любопытством разглядывавшего молодцов компанейского обоза. В это время Тимофей Тараканов стоял в другой стороне, против высокой кормы и разглядывал надстройку.

— Сказывают, птица такая есть за морем, яиц не кладет, как другие, а состарится, обложит себя хворостом и спалит…

— Дура, что ли? — простодушно удивились тоболяки.

— Кто ее знает?! — Достал трубку матрос. — Может дура, а может, ей от Бога так отпущено: птица заморская, не наша.

Бывший фрегат поскрипывал кранцами, блестела надраенная палуба.

— Таракан! — окликнул товарища Сысой. — Знаешь, что такое «Финикс»?

Тимофей неспешно подошел, молча взглянул на название судна.

— Читал! — ответил равнодушно. — Нашими литерами на латинский лад так называется птица феникс, — помолчав, добавил, — про нее пишут, будто, когда начинает стариться — сжигает себя, но в огне и углях остается опарыш, из которого рождается та же, но молодая птица. И так вечно!.. Старая сказка! — Снисходительно усмехнулся. — Нынче модная у иркутских мещан.

— Обозные? — спросил скучавший матрос. Трое закивали. — Здесь останетесь или отправят дальше?

— На Кадьяк, в шелиховскую артель, зверя промышлять.

— Попутчики, — улыбнулся матрос. — И «Финиксу» и «Трем святителям», — указал на галиот, причаленный к другому борту, — предписано идти за море.

Правда, штурмана на это не согласные — всего неделю назад вернулись с Кадьяка, хотят зимовать в Охотске, при откупных кабаках.

На четвертый день по прибытию в Охотск компанейского обоза не ко времени зазвонил церковный колокол. Чернявый, похожий на ламута священник, в вышарканной ризе, шел впереди крестного хода встречать другой обоз. На въезде в город были выстроены гарнизонные солдаты с ружьями, при них — полковник Козлов, надворный советник Рейникин, коллежский асессор Кох, предместник нынешнего коменданта — все были в мундирах, при шпагах и орденах. Прибывала и толпа. На этот раз, кажется, весь Охотск бросил дела и вышел встречать гостей.

Сысой с Васькой потолклись в толпе, издали увидели знакомых монахов, пошли к компанейскому двору, но по пути свернули в пустующий трактир поесть печеных уток, которые в это время были дешевы. Ни ларешного, ни полового в трактире не оказалось. За скобленым столом в углу сидели четверо, по виду — мореходы, и вели между собой разговор с тихим добродушным спором. Среди них Сысой узнал старика, с которым разговаривал ночью. На этот раз он был угрюм, будто чем-то обижен, залпом выпивал налитое и молча ждал следующей чарки. Против него, спинами к тоболякам сидели двое: один лысый, с седой бородой и красным носом в рытвинах, другой с чисто выбритым лицом и густой проседью в длинных рыжеватых волосах, стянутых в пучок на затылке. При них был чернявый креол с оттопыренными ушами.

Креолами в Охотске называли всех полукровок, родившихся в колониальных владениях и записанных гражданами России наравне с мещанами. Они были освобождены от податей и повинностей, пока жили в колониях.

Один только креол и обернулся к вошедшим:

— Что хотели, тоболячки? — спросил, скалясь и смеживая пухлые веки в узкие щелки.

Сысой с Василием перекрестились на образа в углу и ответили, думая, что это половой или приварок.

— Чая нам и утятины!

Старики тоже обернулись и с любопытством уставились на них.

— Все ушли встречать попов! — рассмеялся вертлявый креол. — Говорят, целый монастырь прибыл! Что найдете в поварне, то и берите, — по-свойски кивнул им.

Тоболяки взяли остывших, вчера еще печеных гусей, сели в стороне. Тот, у которого щеки были выбриты, посматривал на сотрапезников с таким видом, будто о чем-то знал больше их, гоняя желваки по впалым щекам, продолжил в чем-то упрекать лысого: