Заморская Русь

Васька Васильев первым увидел само по себе вращавшееся штурвальное колесо. Цепляясь за рангоут, подбежал, схватился за него, закричал. Волна снова ударила в борт и окатила его с ног до головы. В следующий миг рядом оказался Сысой. Вдвоем они стали вращать штурвал на правый борт, подставленный волне.

— Что делать? — закричал Сысой не своим голосом, оглядываясь, нет ли поблизости кого из команды.

Бочаров, в кубрике, отплевываясь горькой морской водой, наконец сбросил с ног путы, полуголым кинулся к выходу, но дверь заклинило. За его спиной истошно вопил Бакадоров. Каюту заливало водой. Обломки светового люка бились о переборки. Бочаров пинками выбил дверь, но следующий удар волны бросил на него месиво из воды и обломков, оторвал от поручней.

— Господи, помилуй! — успел пробормотать он и мысленно добавил: — «Не выжить им без меня!» И встал перед его глазами образ инока Германа, намекавшего на какие-то испытания. Бочаров не почувствовал боли — только вкус крови на губах, а по крену понял, что на штурвале кто-то стоит.

— Право на борт! — закричал во всю силу. — Круче к ветру выводи!

Тоболяки услышали загробный голос из трюма. Цепляясь посиневшими пальцами за штурвал, скользя по мокрой палубе, стали исполнять команду.

В пролом светового люка свесились бороды двух матросов, они спустили вниз мокрый парус. Чертовицын, как кот, сиганул наверх, приказчик Бакадоров, сдирая ногти о мокрую парусину, стал карабкаться, его схватили за руку, выволокли, но парус, при очередном крене, соскользнул вниз, облепив капитана. Пока он барахтался под ним и обломками люка, волна ударила с левого борта.

— Лево на борт! — закричал Бочаров, выбравшись из месива. И «Финикс» послушно выровнял курс. — Так держать!

Матросам, наконец, удалось схватить его и выволочь на палубу. В одном прилипшем к телу белье, с окровавленной бородой, старый капитан оттолкнул тоболяков от штурвала:

— Закрепите гик, пока не разнесло надстройку!

Корабль выровнялся на курсе и стал, как прежде, всего лишь нырять носом в буруны, что после недавних бортовых кренов казалось пустяком. Все, кто мог, поднялись на откачку воды. Миссионеры, заткнув полы ряс за опояски, передавали друг другу ведра. А когда отчерпали ее, разгребли обломки люка — нашли тело уналашкинского приказчика с небольшой раной на виске. Матросы искали штурманского ученика, капитанского помощника-креола, но так и не нашли его. Ювеналий пробрался к полуголому капитану, смущенно кашлянув, протянул сухую парку.

— Подержи-ка, батюшка! — Передал ему штурвал Бочаров. Скинул мокрую рубаху, натянул парку на голое тело. Босые ноги со старчески вздутыми венами приплясывали на холодной палубе. Ювеналий, упершись спиной в фальшборт, снял с себя сапоги:

— Надень, — протянул Бочарову. — Тебе нужней! — И босиком зашлепал к разбитым световым люкам, которые наспех накрывали парусиной. С тех пор морская болезнь оставила иеромонаха: промокший и продрогший он сутками работал на верхней палубе наравне с матросами, не пренебрегая ни трудными, ни грязными делами.

Другие монахи беспрестанно молились, поддерживая дух команды и пассажиров. Они отпели смытого за борт штурманского ученика и погибшего приказчика. Тело завернули в запасной парус и положили на юте, решив предать земле по русскому обряду. Что произошло, заставив покойного креола подставить судно бортом к волне, было известно одному Богу. Может быть, об этом что-то знал инок Герман, но он молчал, взяв на себя самую трудную при шторме работу: чуть позволяла волна — разводил огонь и готовил горячую пищу, которая лучше лекарств помогала от цинги.

На второй неделе шторм стал стихать. Капитан поставил вахту из матросов под надзором Ювеналия и ушел отсыпаться. Через десять-двенадцать часов он поднимался, ел, сверял курс, давал наставления и снова ложился. Иногда долго водил подзорной трубой, вглядываясь вдаль, ворчал, что не видит галиот. За бортом показались всплывшие ремни морской капусты, потом — дерево с сучками, появились морские птицы, а вскоре кулик сел на борт, повертел по сторонам любопытным длинным носом и снова встал на крыло. Пришел хмурый день, и из клочьев разметанного по воде тумана явилась черная гора.

Бочаров, приглядевшись к очертаниям берега, понял, в каком месте находится корабль и повеселел. Скинув шапки, все стали креститься и кланяться неприветливой земле. Миссия начала благодарственный молебен. В каюткомпании у иконы златокудрого архистратига не гасла лампада.

Уже глубоко запали глаза покойного уналашкинского приказчика, стывшего на юте. Оттуда потягивало тленом. Ночная вахта опасливо оглядывалась на кокон. Матросы поговаривали, что ночами на палубе является призрак, кланяется живым и знаками просит не бросать тела за борт.

И вот, «Финикс» вошел в бухту, окруженную скалами. Это был остров Атту — первый на западе Алеутской гряды. Шлюпка с монахами и с телом погибшего ушла к берегу. Бочаров указал место, где когда-то было зимовье первых русских промышленных, высадившихся с шитика «Святая Евдокия».