Как обычно по утрам, у меня были Ксения, Ольга и все внуки, затем – Долгорукий. Снова замечательная теплая погода. Завт[ракала] со мной Апрак[сина], затем я отправилась к своим, навестила Никиту, который не вставал, поскольку у него желудочные боли. Д-р Михайлов заглянул и ко мне, прописал мне новое лекарство, так как я по-прежнему чувствую себя скверно. В 4 ½ пополудни была Вера Орбел[иани], которая только что приехала из Петербурга и привезла мне множество писем. Во-первых – от моего любимого Ники, от моего ангела Аликс, Миши, ма[аленькой] Ольги, Бенкендорфа, гр[афини] Толстой и многих других. Это доставило мне неописуемую радость в моем одиноком и тоскливом существовании, но одновременно и разволновало меня. Мы уселись на моем балконе перед спальней, и она поведала мне немало любопытного обо всем, чему стала свидетелем. Она случайно встретила Мишу на улице и только успела сказать ему, что Ники следующей ночью вынужден будет покинуть Царское
[113], о чем он [Миша] и не догадывался. После этого им и дали разрешение встретиться – в первый раз за все это время. Но как все это происходило?! В комнате помимо караульного офицера находился Керенский, так что братья [Ники и Миша] не могли поговорить, да и времени им отпустили не больше четверти часа – неслыханно, возмутительно, жестоко. Неужели люди могут быть столь бессердечны – это выше моего понимания. Когда же Ники предложил М[ише] встретиться с Алики и детьми, К[еренский] совершенно спокойным тоном заявил, что это не предусмотрено, и не разрешил ему увидеться с ними, бесстыжий тип. По словам Паулина, за три недели до этого им дали понять, что отправят их в Крым, в Ливадию, чему они очень обрадовались. Но когда пришло время, им велели взять с собой теплые вещи, и только тогда они поняли, что поездка им предстоит вовсе не на юг, однако эти бессовестные палачи сообщили им об этом лишь перед самым отъездом. В тот день им только сказали, что ближайшей ночью они отправляются в путь. Эти негодяи даже не определили время отправления, в результате чего они [Ники и Алики] вместе с несчастными детьми вынуждены были провести всю ночь с 12 ½ до 4 ½ ут[ра], не раздеваясь, в Ротонде, где помимо тех, кто хотел с ними попрощаться, толпились солдаты, курили в их присутствии и вообще вели себя отвратительно, не потрудившись даже снять головные уборы. И вправду, я никогда не могла себе представить подобное гнусное и возмутительное поведение. Надеюсь, что всех этих мерзавцев когда-нибудь постигнет возмездие за содеянное ими. Вера осталась к чаю, после чего мы с Ксенией отправились навестить Ольгу, но в дверях встретили Эм[му] Ив[ановну] [сестру милосердия], сообщившую, что Ольга заснула, однако мы ей, разумеется, не поверили. Но так как она [Ольга] говорила, что не хотела бы, чтобы я при этом присутствовала, мы, немало сконфуженные, но с тяжелым и мрачным сердцем отправились по домам. Обедала со мною Апрак[сина]. Когда она уехала, пришла Зина играть в безик. Внезапно в комнату вбежал мой славный каз[ак] Поляков и поздравил меня с рождением внука! Я тут же вызвала свое авто и помчалась к Ольге. Ксения приехала к ней раньше меня. Я почувствовала огромную радость и ощутила истинное блаженство, когда увидела, сколь счастлива Ольга рождением своего беби. Слава и благодарение Господу за то, что все завершилось так благополучно! Врач опоздал. Он приехал сразу после появления малыша на свет, зато мадам была весьма довольна и горда тем, что справилась со всем в одиночку. Бедняга Кулик[овский] был совершенно сам не свой после всех этих жутких треволнений. Мы все обнялись и поздравили друг друга. Потом поехали домой, и я читала Ксении прекрасное, но страшно печальное письмо Паулина, после чего, разумеется, заснуть не смогла.