Замуж за миллионера

Конечно, не случайна. Только вот знать, что в кресле всемогущего творца человеческих судеб, так ловко связавших ниточки наших жизненных путей, восседает не мифический бородатый старец, а сама очаровательная блондинка, Франсуа совсем необязательно.

– Знаешь, у меня родилась идея, – завидев впереди разноцветные огоньки Круазетт, говорю я, – Ты сегодня весь вечер за меня платишь, я хочу в ответ пригласить тебя в одно место.

– Куда?

– Сейчас увидишь. Только босиком меня туда не пустят.

Мы спускаемся на пляж, и я, держась одной рукой за локоть Франсуа, полощу в прохладной пенистой морской воде свои черные ступни. Пока я размышляю, каким образом обуться и добраться до набережной, не набрав в туфли килограмм песка, мой кавалер находит разгадку этой дилемме, ловко подхватив меня на руки. Я невольно вскрикиваю от неожиданности.

– Не бойся, я тебя не уроню, – уверяет меня он.

От него не смотря на ночную прохладу исходит мягкий пульсирующий жар, который при соприкосновении наших тел, переливается в меня, согрев и ускорив темп моего сердцебиения. Будь мы героями пошлого дамского романа, автор-мечтатель неприменно уложил бы нас прямо здесь на общественном пляже, и стал бы высокопарно описывать фейерверки и звездопады, спровоцированные этим поспешным, неразборчивым спариванием. Не успеваю я мысленно домалевать подобную картину, как Франсуа аккуратно сажает меня на каменный бордюр.

– Благодарю за доставку!

– Всегда к вашим услугам, мадмуазель.

Я спрыгиваю на землю и тяну его за собой. Перед нами мерцает внушительные очертания отеля Мартинез. Старомодный, пропитанный историей золотых лет французского кино, бар Адмирал является одним из самых любимых мною мест в Каннах. Мне хочется, чтобы, окунувшись в эту неповторимую атмосферу приглушенной, «скромной» роскоши, мой спутник почувствовал себя хоть на мгновение частичкой волшебного мира богатых и знаменитых. И, кто знаешь, может быть это необыкновенное пьянящее ощущение заставит его, наконец, оценить до конца и искренне порадоваться выпавшей на его долю удаче.

За пианино, как всегда по выходным, седовласый Жан-Лоренцо. Я приветливо машу ему рукой, он отвечает воздушным поцелуем. Новый, незнакомый мне тонкошеий официант выкладывает перед нами кожаные треугольники меню. Будем надеяться, что врожденная скромность Франсуа не позволит ему заказать Дом Периньон Розэ за 950 евро.

– Тебе нравится? – спрашиваю я, ловя его взгляд на своем лице.

– Да. Ты часто тут бываешь?

Зрачок Франсуа перекатывается в сторону парочки на редкость тонконогих, мелкопопых, но зато чрезмерно большегрудых девиц, мусолящих у бара по бокалу шампанского. Я собираюсь уже вспылить, усмотрев в этом невинном вопросе очередной намек на свою схожесть с подобными продажными мотыльками, но вовремя закусываю язык.

– Иногда. Мне очень нравится пианино. Наверно в глубине души я неисправимый романтик.

« Te voglio bene assaima tanto tanto bene sai » негромко поет Жан-Лоренцо, плавно перебирая по клавишам.

– Наверно я тоже, – одними губами произносит Франсуа, и эта обыденная фраза, баюкаемая чувственными переливами музыки, звучит как признание в любви.

Он собирается что-то добавить, но к нашему столику пришвартовывается официант, мгновенно развеяв в воздухе магию. Я прошу его принести мне бокал Джек Дэниелса с колой, Франсуа останавливает свой выбор на Whiskey Sour.

– В этой песне Карузо поет о любви к своей дочери, – замечает мой кавалер, когда мы вновь остаемся одни.

– Ты понимаешь по-итальянски?

– Да, немного.

– Я была уверена, что такие эмоции в мужчине может пробуждать только любовь к женщине.

– Дочка тоже женщина. Маленькая. И она всегда будет тебя любить не смотря ни на что. В отличие от дамы сердца.

Я успешно успела позабыть об отцовстве Франсуа. Как там звали это краснощекое сокровище? Выросшая между нами голограмма маленькой девочки строит мне рожи и высовывает язык. «Он мой» хихикает она. «Это мы еще посмотрим», ухмыляюсь в ответ я.

«Besame, besame mucho como si fuera esta noche la ultima vez » очень во время переключается пианист.

– А вот это уже не о дочерней любви, – я стараюсь придать улыбке зовущей загадочности.

Кто бы мог подумать, что Франсуа окажется такой нелегкой наживой. Иногда он кажется простым и понятным как две копейки. С ним можно шутить, приператься, спорить на любые темы. Временами он мрачнеет, гонимый сомнениями и самокопанием, покрывается иголками, и дотянуться до него настоящего кажется невозможным. Минутами он вдруг становится страстным и нежным, и полыхающее в нем пламя пробуждает во мне ответный порыв. Но стоит мне отодвинуться на шаг назад, как и он отступает, безоговорочно приняв мое решение. Мы подобно двум крошечным частичкам, гонимым Броуновским движением, за несколько коротких мгновений умудряемся то соприкоснуться, то отдалиться на необъятное расстояние.

– Нет.

Перед нами вырастают два наполненных темной жидкостью бокала в сопровождении кулечка жирных домашних чипсов и блюдечка крупных оливок.

– За тебя, – хрустальные бока мягко ударяются друг об друга, – И за безоблачное счатье.

– За счастье, – эхом вторю я.