Замужество и как с ним бороться

Сэмми с детьми удалились смотреть телевизор на второй этаж, Беа и Зузи, хихикая, растворились в ночи, ветеринар Ник тоже ушел, бормоча: «Поразительно, просто поразительно». Папа, как это с ним часто бывает, напевал что-то себе под нос, размахивая руками и притоптывая в такт музыке, звучащей в голове.

— Пап, расскажи мне про свой роман, — попросила я.

Он вздохнул, наполнил наши бокалы вином и повернулся ко мне.

— Ты помнишь Юргена Гебера, — сказал он, и это был не вопрос, а констатация факта.

Юрген Гебер присутствовал в моей жизни столько, сколько я себя помню. История их с папой знакомства была семейной легендой, которую мы с Сэмми при всяком удобном случае требовали пересказывать снова и снова.

В 1943 году папа отправился служить в армию. Ему тогда было всего шестнадцать лет, так что он, подделав дату рождения в паспорте, отцовскую подпись и оставив родителям записку, ушел ночью из дома и записался в 5-ю бронетанковую дивизию. Год спустя он служил в Италии радистом на танке. (Папа утверждал, что азбука Морзе звучала для него как музыка, так что он освоил ее очень быстро.) В тот день, пятнадцатого июля, стояла прекрасная погода. Папа и пять его сослуживцев валялись на травке в лесу близ Сиенны, наслаждаясь редкими для солдат моментами затишья и безделья. Они курили, рассказывали про жизнь дома, про девчонок, которых любили и которых надеялись еще не раз увидеть. Их объединяло общее дело — в обычной жизни они вряд ли когда-нибудь встретились бы, не говоря уж о том, чтобы подружиться. Самый близкий папин друг, Джимми, был каменщиком из Кройдона и считал, что задрать ногу и пукнуть изо всех сил — это очень смешно. Но зато он пел, как Фрэнк Синатра, и всегда радовался жизни, что и сблизило их с Берти — вместе они стали выступать для своих друзей, исполняя номера из «Ночей Лас-Вегаса».

Особую, волшебную, атмосферу создавали и тысячи жужжащих и гудящих насекомых. Казалось, они тоже временно сложили оружие и не кусали людей, а тихо-мирно порхали с одного вкусного цветка на другой. Один из друзей поднялся, отошел на несколько шагов, расстегнул штаны и пустил струю, которая аркой поднялась над его отдыхающими товарищами. Они отметили это достижение аплодисментами. Пригревшись на солнышке, все они, кроме Берти, уснули под гипнотическое жужжание насекомых, опьянев от запаха прогретой лучами земли. Берти же встал и потянулся, радуясь, что после долгого заточения в танке наконец-то может свободно двигаться. Потом он ушел поглубже в лес, по природной брезгливости выбирая для своих дел место поукромнее. Присев на корточки, он почувствовал, как теплый ветерок обдувает его голый зад. Закончив, он зашел еще глубже в лес, наслаждаясь одиночеством, которого в компании грубых солдат был лишен долгие месяцы.

Он задумался — и, как и обычно, окружающая его тишина заполнилась музыкой. Вероятно, какое-то время он просто гулял; небо становилось все темнее и темнее, и вдруг он понял, что безнадежно заблудился, совсем как Гензель и Гретель. Притомившись, он присел у дерева на пару минуток, чтобы привести в порядок мелодии, звучавшие у него в голове, и поразмыслить над тем, что же ему теперь делать. Видимо, вскорости он уснул, потому что следующее, что он помнит, — холодный металл ружья, уткнувшийся прямо ему в затылок.

— Помню, я тогда подумал: вот все и кончилось, не успев даже толком начаться. Мне было немного грустно, но думал я будто не о себе, а о ком-то другом.

Медленно обернувшись, он встретился глазами с немецким солдатом примерно его лет. Ужас в глазах солдата соответствовал ужасу Берти — оба юноши буквально тряслись от страха. Палец немца на спусковом крючке дрожал. Он не сводил глаз с Берти и все бормотал, словно заклинание, одну и ту же фразу: «Der Sohn einer Mutter». Потом он опустил ружье и разрыдался.

— Мы же были мальчишки, испуганные и одинокие, отчаянно скучающие по дому, — рассказывал папа.

Тогда Берти взял свое ружье и торжественно положил его рядом с немецким. Он протянул юноше руку и представился, словно они встретились на какой-нибудь вечеринке:

— Рядовой Берти Живаго, пятая бронетанковая дивизия.

— Юрген Гебер, вторая дивизия немецкой армии, — представился юноша и вежливо пожал папину руку.

При помощи папиного корявого идиш и школьного английского Юргена они сделали первые шаги по пути дружбы, которая прервалась только много лет спустя, со смертью Юргена, скончавшегося в 1973 году.

— Я бы не смог тебя убить, — признался Гебер, когда они сидели плечом к плечу у дерева и курили одну сигарету на двоих, — я все думал: он ведь тоже чей-то сын, как и я. Der Sohn einer Mutter. Я с тем же успехом мог бы убить и самого себя. У меня перед глазами стояло лицо матери, каким оно было, когда я уходил на войну. Она обняла меня, и я понял, какая же она маленькая и хрупкая — я мог раздавить ее своими объятиями. Она так пристально смотрела на меня, словно хотела запомнить мое лицо навсегда.