Замыкающий

– А он моим и одного дня не был, – со спокойной печалью ответила Алевтина. – Он тока о ей и думал всю жись. – Она отнесла уже перемороженные цветы на большую кладбищенскую свалку, и часть венков положила на могилу Насти. Осенний день светит недолго и сиро, и старухи торопятся к козам. – Зато я мальчонку ихнего растила. Он любил меня… Витька-то…

К Виктору заходили по дороге. Алевтина обязательно клала на могилу любимую им когда-то баранку с маком.

– Э-э! Дура ты, дура! Отдала мужика!

Васса оглядывалась на могилу Гаврилыча и с укором выговаривала ему:

– Любите вы беспутых. Чем беспутее баба, тем вы к ей крепче липнете! Ну вот че в ней такого было, что они за ей табуном?! – спрашивала она Алевтину с негодованием.

– Тебе виднее. Ты с ей дружила в молодости…

Они уже выходили на дорогу посреди авиловского сенокоса подле кладбища, по привычке остановившись и чуть поклонившись в сторону погоста.

– А ниче не было! – отвечает себе и Алевтине Васса. – Распущенность одна! Бывало, нацепит на себя бус всяких без разборку – и поплыла… А кобели за нею…

– Ну ты, это… Он муж ей был… Все же! А она его жена!

– Это еще до Кешки было…

– До Кешки у нее ничего и не было! Жизнь был Кешка и после смерти – Кешка…

Снег повалил после больших ветров и поздно, почти под декабрь. Праздничная свежесть и чистота сразу выбелила дом. Алевтина чисто прибрала боковушку для Коти.

Однажды, вернувшись из Иркутска, Васса проложила на стол перед Алевтиной карточку с Галиной, на бланке с жирным заголовком: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПРЕСТУПНИК».

– Говорила ведь я вам… Ведь все уши проговорила. Вот, пожалуйста! Жулье! Жулье жульем! И никакая она не Галина в натуре! Сколь народу она обшманала там!

– Да где – там?

– Ты че, читать разучилась? В Самаре! Самарская она прошмандовка!

– А я была в Самаре… Жарко там… И Ленин там…

– Че Ленин? Ну при чем тут Ленин?! Вон, вишь, написано: осуждена за мошенничество! Народ она квартир лишала!

– А я ее не приваживала!

– Зато Кеша твой…

– Ну, иди и разбирайся с ним!

В декабре старухи привезли Котю. Дома Котя все щупал и трогал руками, ел жадно все, что они подсовывали, а старухи плакали, утирая слезы, старались говорить бодрее.

– А деда где?! – спрашивал Котя.

– А деда помер, – вздохнула Алевтина. – Его закопали.

– А Серко?! Его тоже закопали?

– Нет, его продали в Слюдянку.

Котя лежал в своей новенькой постельке, чистенький, хорошенький. Как куколка, а старухи перебирали Алевтинины вырезки с рецептами, которые она в папках скопила за жизнь, листают «ЗОЖ» и, прислушиваясь к дыханию мальчонки, обсуждают, где достать траву. Теперь они обе растят Котю. Васса вяжет ему рукавички и носочки. Алевтина, вытащив последние от продажи Серко деньги, уехала в Тунку к шаману. Васса долго шумела, сопротивляясь этой поездке, но к этому шаману пол-Култука ездит.

Алевтина вернулась с рецептами и надеждою. Сейчас она аккуратно выполняет все указания шамана. А Васса тайком моет глаза Коти козьим молоком и ворчит, кляня шамана и Галину. Она навязывает ему мелочь и пирожки, которые он раздает Батыевой ребятне. Васса, глядя в оконце, как мальчонка пролезает с целлофановым пакетом сквозь дыру в огороде, вздыхает.

– Мы с тобой, Алька, всех Батыев не прокормим…

– Сколь сможем, прокормим, – спокойно отвечает Алевтина, выглядывая в другое оконце. – А, хороший мальчонка, а… Васька… Добрый какой!

– Ага! За наш счет он добрый…

Зима выдавалась ветреной, бесснежною. Ветра метут и калят со всей своею култукской мощью, подбирая редкие заветренные снега. Васса зачастила в Иркутск к мощам сибирского святого и в какой-то храм, где на путь истинный направляют алкашей. В городе она нашла общество слепых, записала туда Котю, привезла мальчонке азбуку для слепых и детские книжки. Алевтина в эту зиму топила обе печи. Утром кухонную, вечером – в горнице, чтоб теплее было спать парнишке.

Вечерами обе старухи учили Котю грамоте. Он шевелил губами, слагая слова и, когда удавалось, радостно прыгал с книжкою на месте… Потом бабки смотрели бесконечные сериалы, а Котя напряженно слушал, переспрашивая, кто в чем одет.

– Ты че буровишь? – поправляла Алевтина Вассу. – Кака это синя кофта… Это голубая…

– Это ты слепая, а не Котя, – возмущалась Васса, – где она голубая… Ну где?

В начале марта старухи поднялись смотреть наледь у ручья. Она выползла ледяной коростою у станции за памятником расстрелянным колчаковцами култучанам. Что значит эта наледь, они толком не поняли, но вернулись домой с чувством исполненного долга. Местный козел огулял уж у обеих хозяек коз, и старухи утепляли хлев для будущих козлят. До Коти Алевтина жадничала. Не пускала его гулять с Вассою, влезала в их занятия по грамоте, иной раз даже ворота запирала от нее, как бы по забывчивости.

Старухи ругались так, что Бегунок мирил их. Он возил с сеновала Караваевых сено для своей коровы и слышал старушечий рев.