Его лихорадило. Он поднялся и пошел к ручью. Лег, сунул в воду голову и долго полоскал лицо. Вода, прохладная и ласковая, освежила и успокоила. Прозрачная до самого песчаного чистого дна, она журчала с жизнерадостным спокойствием, чуть поодаль в широком и ровном ее затишье отражались небо и маленькое облачко.
Студенту стало легче, он повернулся на спину и мгновенно уснул. Спал он минут двадцать, проснулся от внутреннего какого-то толчка. Легкий ветерок пробегал мимо его волос и лица, и вода журчала и журчала. Студент открыл глаза, глянул в глубокое, пронзительное небо, на нежно-белые маковки берез и вдруг ясно осознал, что глубоко несчастлив и обманут.
Данилыч понял, что-то случилось со Студентом. Только по-своему.
«Перепугался, – думал Данилыч. – Первый раз остался один на один с тайгой-матушкой. А она чужаков не любит. Ну и дала, видать, ему… Ниче, полезно! Он хороший мальчишка. Из его толк выйдет, должен выйти. Главное, чтоб понял…»
Данилыч сам не спал всю ночь. Он не особо беспокоился за Студента. Вернулся бы, дорога-то одна. А зверья тут давно никакого нету. Напугался бы только… Ниче… В городах иной раз страшнее ночью одному, чем в тайге.
Луна не давала ему уснуть. Била в лицо магнетическим своим светом, выворачивала душу наизнанку, словно велела вспоминать и итожить. Видать, знак оттуда – готовься! А что ему – всегда готов! Верил бы в Бога, сказал бы ему: «Спасибо, что дал ты мне прожить жизнь здесь! С хорошей бабой жил и на другую хорошую бабу заглядывался, что дети выросли и живы и нашли свои дороги, где-то там, в городах. Там, где им, видать, и предназначено жить… А больше и говорить бы нечего. Жил, как дерево… Может, как шиповник. И колючий, и польза мало-мальская, да была». – Данилыч тронул куст шиповника, белые ягоды куста, как сережки на ушах, закачались…
«Пойду, подымать надо малого, – подумал Данилыч. – Эко его, видать, тряхнуло? Не хуже, чем меня тогда на кладбище…»
Студент все отлеживался у ручья.
– Ну, легче? – спросил его Данилыч.
– Легче, спасибо, – отозвался Студент.
– Пройдет, – успокоил его Данилыч. – Приезжай-ка в августе. Пойдем по бруснику. Далеко тебя уведу. Дня на три пойдем. Вот где чудеса увидишь! Такая там красота, что свою бы ягоду отдал, поглядеть бы только… А ее, ягоды, там… Вот посмотришь на эти места, поутру особенно, когда туман, свежесть… когда дымит все, открывается тебе, и подумаешь, вот за что она, матушка-земля, так милостива к человеку… Ведь рай, чистый рай… И жуть пробирает, когда по ней проходимец топчется. Черт-те знает, откуда они берутся?.. А? Да ты не слышишь меня? Худо тебе? Ну, тогда потопали, паря. Не то жар взойдет, разморит тебя вовсе. Потихоньку, глядишь, дотащимся…
Уже спускаясь с насыпи, Данилыч понял, что в Мотином дворе неспокойно. Калитка нараспашку, Лиска не лает, не встречает, на траве валяется ведро. С крыльца шла Сима, увидела их, ахнула:
– Вернулися. Чегой-то рано. Набралися уже?
– Далеко? Кофта небудняя.
Данилыч сразу заметил виноватость на Симином лице. Она всегда, как заедает ее вина, прячет руки, не зная, куда их деть. Вздохнула и сунула под шерстяную синюю кофту.
– Дак сбегаю в Каменку. Ромке денег сниму с книжки. Надо уж помочь парню. Пусть едет, раз ему здеся не жись… Сейчас молодежь дома не сидит, все строют чего-то… У Моти денег нету… Коляньку бы поднять…
– Миллионы, что ль, у тя там? Он, бугай, не заработал, у старухи тянуть… Он тебе их и не отдаст.
– Ну, не отдаст, дак… У меня они тоже без делов лежат… Похороните, поди. На свалку не скинете…
– Провожу тебя. Счас по тайге бичей полно.
– С ума спятил! С мужиком приду. Васька глядеть будет! Нужна кому-то я. Я уже себе-то не нужна, а то кто-то станет на меня кидаться.
– Вот к Ваське-то и бежишь. Сломя голову, не наслушалась, не нагляделась…
– Ну не бурчи тока, – мягко остановила Сима. – Все же он мне сын, не хвост собачий.
Сима испуганно глянула на котелок, охнула, словно вспомнив что, и перекрестилась. Опустила глаза.
– Побегла я. День не резиновый. Вы к Моте-то не ходите. Спят люди там.
– Ты бы хоть Ромку взяла. Как с деньгами пойдешь?
– У меня что, на лбу, что ль, написано, с деньгами аль нет. В девках-то не встречали. А счас кусок мяса старого… Не держи меня. Покель доплетуся… – Она покивала прощально ему головой и быстро засеменила к калитке.
Данилыч проводил ее взглядом до самого поворота. Только потом заметил он кострище во дворе, разбросанные кругом кости, застывшую чашку жира на траве.