Занавес, господа!

Я встал, пожал жесткую ладонь Виктора и улыбнулся. Мне было интересно, улыбнется ли он в ответ. Разумеется, не улыбнулся. Но глаза чуть прищурились и чуть расширились. Вероятно, это заменяло улыбку.

… Поначалу я решил позвонить Земцову и рассказать о таинственной книге и немалых деньгах Глеба Потоцкого, о которых, если уж быть честным, я узнал не потому, что умный, а потому, что везучий. Машина Кавешниковых вывезла на дорожку, какую я бы и не заметил. Но потом я передумал звонить Ивану. Я это объяснил порывом человеколюбия: пришлось бы рассказать ему о мастерской Пака, а зачем зря нагружать и без того перегруженного Земцова, когда неизвестно, есть ли в этом смысл? На самом же деле, если уж быть до конца честным, меня подталкивало не столько человеколюбие, сколько самолюбие. Я не хотел вляпаться с бессмысленной информацией. Я ехал на Восточную дорогу, плохо представляя, что там потерял. Возможно, это была просто загородная прогулка в конце рабочего дня.

Глава 10

Игорь съехидничал, что, может, оно и к лучшему, если он поедет к Виктору Хану без меня. Он только не знал, что, если кому и будет лучше, так не ему, которому придется поработать соковыжималкой. Из Виктора выдавливать слова — все равно что сок из незрелого яблока. Причем вручную. Это тебе не Костя Поспелов. С Костей нужно поработать ситом. Он будет сам все вываливать, а мое дело — собирать жмых и сцеживать ценные капли.

У Кости был явный нетерпеж. Он дожидался меня не в ординаторской, как мы договорились, а на крыльце больницы. Выхаживал взад-вперед и всматривался в даль горящим взором. Ну прямо капитан корабля, мечтающий поскорее увидеть сушу. Суша, то бишь я, наконец появилась, и Костя радостно замахал руками.

— Наконец-то! — завопил он, будто я заставила его ждать вечность, и, едва дав мне запереть машину, потащил за руку к дверям корпуса. — Есть новость! — Это я уже слышала по телефону. — Но не здесь! — Как будто я собиралась беседовать с ним в больничном коридоре.

Кстати, коридоров оказалось ужасно много, и я порадовалась, что Костя встретил меня на улице. Я все-таки сыщик, а не следопыт. Костя несся вперед, не обращая ни на кого внимания. Я едва поспевала за ним, но вовсе не с такой целеустремленностью, а потому успела заметить, как по крайней мере одна врачица, одна совсем юная медсестра и две дамы неопределенного возраста в цветастых халатах (явно пациентки) проводили Поспелова многозначительными взорами. А что, одним нравятся мужественные супермены типа Погребецкого, а другим — романтические герои, эдакие белокурые ангелы. Костик вполне мог бы лечить сердечные недуги куда более приятным способом.

Поспелов остановился и со словами "Вот здесь и поговорим" распахнул дверь ординаторской. В большой комнате с белыми стенами никого не было.

— Садись, — велел Костя, как будто, если бы я осталась стоять, то через минуту рухнула.

Я села на первый подвернувшийся стул, который нехорошо заскрипел, пообещав, что я все равно могу рухнуть. Костя досадливо поморщился, в мгновение сдернул меня со стула-инвалида и буквально перенес на вполне крепенькую кушетку, прикрытую простыней и почему-то клеенкой. Убедившись, что мне не грозит повреждение организма, Поспелов привычным движением откинул голову назад, хотя ни одна прядка и не собиралась падать ему на лоб, и произнес с интригующим пафосом:

— Знаешь ли ты, что вчера, в понедельник, группа работников театра передала директору театра письмо, в котором прямо требовала убрать Веру Аркадьевну Кавешникову!!

Спросив "Знаешь ли ты…", Костя на самом деле ничего не спрашивал. Он утверждал. Причем с двумя восклицательными знаками. Бедный Костик, он так надеялся на бурный эффект. Даже предусмотрительно позаботился, чтобы я не расшибла себе что-нибудь, когда начала бы падать, пораженная его известием. Он заслужил достойной реакции. Но… Правильно говорит Погребецкий, что порой я бываю настоящей свиньей. Я снисходительно улыбнулась и сказала самым наиспокойнейшим тоном:

— Это не новость.

У Кости и так слегка вытянутое лицо, но если обычно это мало кто замечает, то сейчас это заметили бы все.

— То есть… — Теперь уже по-хорошему мне следовало подставить ему стул. — … ты хочешь сказать, что тебе все известно?

— И не только мне. Сергею Павловичу, Валерии… — Я перечислила всех, исключая самих авторов письма, чьи фамилии предусмотрительный директор оставил при себе.

— A-а… кто… — Костю, конечно же, интересовал самый первый источник информации, и я не стала скрывать.

— Сам директор театра. Он переговорил с Валерией, Валерия связалась с Еленой Витальевной и Сергеем Павловичем, ну и пошло-поехало. Да, кстати, — уточнила я, — Вера Аркадьевна ничего не знает. От нее как раз все и скрывают.

— Вот, значит, как… — кисло протянул Костя, но вдруг глаза его заискрились, а губы расползлись в интригующей улыбке. — И какова же версия доблестной милиции? Ей не кажется, что все это странным образом совпало с убийством Глеба?

— Кажется, — подтвердила я его догадку. — Но четких версий нет пока никаких.