Занавес, господа!

Нет, все же я совершенно не заслужил, чтобы женщина смотрела на меня столь неприязненно.

— Однако рекомендую послушать. — Я уселся поудобнее, чтобы Валерия видела: меня отсюда не вытолкаешь никакими силами. — Итак, начинаю свое повествование. После того, как мы с тобой последний раз расстались — не скрою, расстались не лучшим образом — я стал размышлять. Представь себе, иногда на меня такое находит. Так вот я стал думать: почему такая умная, красивая, интеллигентная…

— Набор комплиментов рекомендую ограничить, — перебила Валерия.

— … а главное — гордая женщина приходит к малознакомому мужчине и — опустим момент припадания ему на грудь как второстепенную деталь — начинает ему рассказывать историю столь же лживую, сколь и унизительную? Да, да — унизительную! Поскольку как же еще можно назвать описанную вами, сударыня, сцену ревности?

Я ждал, что она сейчас вскипит, но она стояла, словно снежная королева, у которой смерзлось все, включая сцепленные пальцы.

— И вот, пытаясь понять, зачем мне устроили весь этот спектакль, я пришел к отнюдь не безосновательному выводу: отважиться на такой шаг такую женщину могло заставить одно — безумное желание отвести подозрение от кого-то вполне конкретного. Ради этого она готова бросить подозрение на себя, правда, ожидая, что я, по ее мнению красивый, а, следовательно, сластолюбивый мужик, попытаюсь ее защитить, соблазнившись ее прелестями. И тогда опять же во весь рост встал вопрос: ради кого и чего эта достойная женщина сгибает свою несгибаемую шею? Другая, тоже достойная женщина — нет, не моя лучшая подруга Варвара, есть и другие — сочла, что истоки следует искать в кошельке, то есть в деньгах. Однако нашелся достойный мужчина — нет, не я, хотя я тоже не исключаю себя из этого списка — посчитал иначе. Он сказал, что причина всему — чувства. Возможно, из чисто мужской солидарности я тоже предпочел это объяснение. А именно — только любовь, глубоко скрытая по причине величайшей гордости души и очень сильная по причине редкой целостности характера, могла заставить эту женщину отважиться на столь беспрецедентный для нее шаг.

Вот здесь следовало ожидать либо грома аплодисментов, либо звона пощечины. Но ни того, ни другого не произошло. Валерия по-прежнему сохраняла неподвижность, уставившись мне в переносицу, как дуло пистолета.

— Таким образом, — продолжал я, — вывод напрашивается один. Ты видела, кто убил Глеба Потоцкого. И этот человек — мужчина, которого ты любишь.

— Вон! — тихо произнесла Валерия. — Немедленно убирайся вон!

— Нет, — твердо сказал я.

— Ну что ж, тогда оставайся.

Валерия решительно двинулась из комнаты, но я ее опередил. В тот момент, когда она распахнула дверь, я успел соскочить со своего места и крепко ухватиться за ручку с другой стороны. Мы так и стояли друг напротив друга, наполовину разделенные деревянной дверью. Это продолжалось не менее минуты — одной из самых бессмысленных минут в моей жизни. Я отступил первым — вернее, просто разжал пальцы. В то же мгновение Валерия рванула дверь, я почти автоматически попытался вновь схватиться за гладкую ручку и тут же почувствовал мощный удар.

… Я осторожно приоткрыл глаза. Веки поднимались, как тяжелый театральный занавес, но все же двигались, а это означало, что жизнь меня не покинула. Медленно пошевелил правой рукой — моя ладонь доползла до лба, и я почувствовал боль. Вокруг было темно, я лежал на чем-то твердом, ощущая с левого бока едва заметное дуновение. В голове шумело, но, к счастью, слегка — для моих мозгов, кажется, обошлось без сотрясения. Я лежал на полу спальни, около открытого балкона — мое забвение, судя по стрелкам часов, длилось минут пятнадцать. Я встал, сделал несколько шагов, толкнул дверь и оказался в другой, столь же темной и незнакомой комнате. Толкнул еще одну дверь и облегченно вздохнул — все-таки меня не успели за эти пятнадцать минут увезти куда-нибудь за тридевять земель, откуда всеми покинутому пришлось бы добираться до дома пешком. Судя по всему, меня просто отволокли за ноги к балкону, чтобы посвежевший в ночи воздух привел в порядок мою травмированную голову. В конце коридора виднелся слабый свет, куда я и двинулся, словно усталый странник, обретший надежду найти долгожданное пристанище.

Валерия сидела на кухне спиной ко мне и курила. Это была незнакомая спина — сгорбленная, какую я никогда у Валерии не видел. Она молча подняла на меня глаза, и они тоже были незнакомые — припухшие, с мокрыми ресницами.

— Сделай мне кофе, пожалуйста, — сказал я.

Валерия молча поднялась, включила чайник, поставила передо мной банку растворимого кофе, сахарницу, чашку с ложкой и так же без слов села, уставившись на кончик горящей сигареты.

— Это случайность. Просто борьба за дверь закончилась не в мою пользу. Кто же мог ожидать, что моя голова окажется столь слабой. Но спасибо, что ты не выкинула меня на улицу.

Валерия не отреагировала.