Занавес приподнят

— Где он ее взял — не главное! Главное то, куда босяк хотел ее бросить! Бомбу, между прочим, можно бросить и в сортир… Ну а вы подумали, куда потом он должен был бежать? Или вы считаете, что босяк пошел учиться на авиатора, чтобы верой и правдой служить его величеству королю?!

— Ай-ай-ай! Неужели он таки хотел перемахнуть через Днестр, к большевикам? — удивлялся собеседник. — Подумать только, что творится на свете!..

— Пусть теперь попробуют позубоскалить, паршивцы! — не вытерпел Гаснер. — Еще два года назад каждый тут орал, как ему вздумается: «треснул», «съездил», «отбрил»… Негодяи!

Гаснер стремительно покинул кофейню, всем своим видом показывая пренебрежение к ее посетителям. Он считал их причастными к издевке над собой.

На улице Гаснера окружили ребятишки и запели поздравительную песенку: «Сеем, веем, засеваем, с Новым годом поздравляем!.. На многие лета, аминь!»

Мануфактурщик добродушно улыбался и важно запускал два пальца в узкий кармашек жилетки, где заранее были приготовлены мелкие монеты. Не торопясь, чтобы видели прохожие, он раздавал каждому по одной лее. Но, заметив, что с другой стороны бульвара приближается новая большая ватага ребятишек, Гаснер поспешил к дому.

Проходя двором своего дома, он вспомнил, что не запер калитку. Вернулся. И только успел задвинуть засов, как кто-то попытался открыть калитку. Гаснер заглянул в щель между досками. По ту сторону стоял пожарник в начищенной до зеркального блеска латунной каске. Пока Гаснер выжидал, надеясь, что пожарник уйдет, к нему подоспел барабанщик примарии, зычным голосом извещавший население об указах и постановлениях властей. Оба были навеселе.

— Стучусь тут целый час! Не отворяют, суки! — произнес пожарник. — Известно, все богачи таковские… Они пожара не боятся… Все у них застраховано!

Барабанщик заступился:

— Брось болтать… Господин Гаснер хоть и жид, но у примаря в большом почете! Понял? Это тебе не помещик Раевский… Тот хоть и нашенский, христианин, а как был всю жизнь сукой, так и остался… Псов своих чабанских, ростом с теленка, спустил с цепей — попробуй сунься… Шиш! Понял? А сюда мы еще заглянем…

Через щелку в доске калитки Гаснер видел, как, взявшись под руку, пожарник и барабанщик, покачиваясь и спотыкаясь, побрели в соседний двор. Выждав минуту, он осторожно выглянул в калитку и энергично зашагал к бульвару. У самого конца бульвара он встретил типографа Рузичлера с супругой.

— О, мое почтенье! Что это вы так рано уходите? — спросил Гаснер. — Погуляли бы еще!

— Зуб разболелся, — сухо ответил типограф, желая поскорее отделаться от назойливого богача.

— Зуб? — недоверчиво переспросил Гаснер. — Что это вдруг? Сладкого, наверное, много кушаете?

— И сладкое, конечно, кушаем… Чтобы жизнь не казалась такой горькой…

Гаснеру непременно хотелось поговорить с типографом и, разумеется, позлить его. Ведь в свое время именно Рузичлер, больше чем кто-либо другой, подтрунивал над ним по поводу инцидента с Томовым.

— Э, зуб — не беда! Главное, чтобы шрифт не залеживался без дела! Не так ли?

— А он, представьте себе, и так крутится как белка в колесе! Не жалуюсь. Помаленьку, слава богу, печатаем…

— Деньги?!

Типограф посмотрел мануфактурщику в глаза. Он понимал, что именно не дает покоя богачу. И Рузичлер ответил ему в тон:

— Вы спросили, печатаю ли я деньги, и думаете, что стану отрицать… Так я сразу вас заверю, господин Гаснер, что я таки-да печатаю деньги! Причем в самых крупных купюрах… Теперь вы довольны? Или это вас тоже не устраивает?

— Почему «не устраивает»? Вполне! А вот устраивает ли вас то, что тот босяк, которого я выгнал из магазина и которого вы хотели пригреть, взять к себе в типографию — кричали на весь город, будто из него выйдет необыкновенный печатник, — теперь, к вашему сведению, сидит за решеткой!.. Причем сидит прочно и надолго!.. Или вы ничего не знаете и ничего не слышали, о чем говорят люди?

Рузичлер пожал плечами, словно в самом деле слышит об этом впервые. Жена потянула его за рукав. Не хотелось ей, чтобы муж ввязался в разговор с богачом. Боялась. Это она накануне вечером ходила к Томовым, отнесла им двести лей. «Деньги небольшие, но без них еще хуже… — сказал Рузичлер жене, когда узнал, что полиция запретила Томовой держать у себя на квартире гимназистов. — Это ведь у них единственный источник существования… А у тебя лежат деньги, отложенные на пальто…»

— Вы не слыхали?! — не унимался Гаснер. — Странно! Весь город об этом только и говорит, а вы не слыхали… Кстати, когда господин Статеску рассказывал мне некоторые подробности об аресте этого босяка, то упомянул и вас… Да. Он сказал, что если бы вы действительно сделали из него печатника, — посмеиваясь, продолжал Гаснер, — то этот босяк печатал бы прокламации, и вам сейчас было бы весело… Во всяком случае, было бы не до печатания денег и тем более в крупных купюрах!

Типограф укоризненно посмотрел на мануфактурщика и неторопливо ответил: