Занавес приподнят

Витрины магазина Гаснера уцелели. Их спас Статеску. Но когда растроганный мануфактурщик попытался поблагодарить сыщика, тот притворился глухим и даже не остановился. Сыщик остерегался посторонних глаз! Кругом уже шныряли люди со свастикой на нарукавной повязке. Прежде никто их и не знал, не слышал, не видел. Хотя они не с неба упали. Жили до тех пор молча, тихо, смиренно. И вдруг, точно грибы после дождя, повылезали наружу, запрудили местные учреждения. Они требовали, приказывали и угрозы свои старались незамедлительно приводить в исполнение. Их боялись все, включая и самого сыщика Статеску…

Гаснер испугался. Такой афронт со стороны представителя властей, которого он, казалось бы, давно уже купил со всеми его потрохами, заставил коммерсанта призадуматься. Тогда-то мануфактурщик и отправил крупную сумму в Палестину.

— Надо же как-то обеспечить себя, — говорил он, — если тут вдруг колесо повернется не в ту сторону! Ну, а долго так может продолжаться? К чему мы придем? И вообще, что станет с торговлей, с коммерцией, с самой жизнью?

В те дни мануфактурщик ходил как пришибленный. Но режим откровенной фашистской диктатуры продержался недолго. Гаснер прозвал этот отрезок времени «сорок траурных дней — от распятия до вознесения, но без воскресения!» И при встрече с коммерсантами хвастался, что лично Статеску глубокой ночью сообщил ему радостную весть о низвержении правительства Гога-Куза.

— За эту весточку он уже получил от меня такое! Такое, — продолжал Гаснер, — что трудно выразить словами!.. Уж как-нибудь!

Рузичлер знал и это. О многом ему рассказывал сынок сыщика, работавший учеником в типографии. И вот, обдумывая, стоит ли обращаться к мануфактурщику, Рузичлер пришел к выводу, что только Гаснер с надеждой на успех может попросить Статеску выручить парня из беды. Но захочет ли мануфактурщик сделать это доброе дело? Осталась ли в нем капля совести, хоть чуточку человечности? Только это смущало Рузичлера. Но другого выхода не было, и типограф решился на крайне неприятный для себя визит к презренному коммерсанту.

А Гаснер, словно нарочно, задерживался. С неделю назад он уехал в Бухарест за товарами, мечтал денек-другой побыть у своей белокурой Мими. Однако после того случая, когда в номере отеля «Палас» неожиданно появился Лулу Митреску, которого Мими назвала братом, у Гаснера отпала охота возобновлять с ней роман… Он опасался снова встретить у Мими ее «братца», боялся, что тот опять попытается залезть в его карман, она влепит красавцу очередную пощечину, а заодно и ему, Гаснеру, как это случилось в тот памятный вечер. Правда, вначале «братец» Мими вел себя безукоризненно, солидно: говорил с апломбом сведущего человека из высшего общества и был весьма галантен — заказал лучшее французское шампанское, рассыпался в любезностях, обещал познакомить с влиятельными людьми в высших сферах столицы, толковал о величии иудейской нации, давшей миру Иисуса Христа!..

Гаснер растрогался: «Таки славный молодой человек, этот твой брат! Разве нет?» Мими хохотала. У нее были ровные и белые зубы. Гаснер млел. Неожиданно он спохватился: «У-ва! Бумажник у меня исчез!» Он оказался в кармане «славного молодого человека». Благодаря энергичным действиям хрупкой Мими бумажник перекочевал обратно к его владельцу, но в придачу к нему Гаснер получил багровый синяк под левым глазом и царапину на щеке. Пальцы Мими были унизаны серебряными кольцами с дешевыми камнями. Они-то и оставили заметный след на физиономии коммерсанта, получившего пощечину за оскорбление, нанесенное даме. Бумажник был туго набит купюрами, и Гаснер решил, что его любимая сработала заодно с галантным братом. Мануфактурщик ошибся. Зато убедился в честности белокурой обитательницы отеля, которая крепким пинком выдворила из номера и его, и Лулу Митреску. «Но рука у нее такая! Такая тяжелая, — причитал Гаснер, держась за щеку, — что не мешало бы ей отсохнуть хотя бы лет на десять!»

Мануфактурщик не знал, что «братца» Мими нет в Бухаресте, что в тот самый день, когда Гаснер выехал в столицу, в Болград прибыл Лулу и что ночью того же дня произошел взрыв на электростанции…

Дважды в день типограф справлялся у приказчика мануфактурного магазина Кирюши, не приехал ли хозяин. Когда же наконец Гаснер вернулся, типограф тотчас же зашел к нему в магазин. Мануфактурщик расплылся в улыбке. Он решил, что Рузичлер намерен сделать хорошую покупку. И он стал расхваливать поступивший из Бухареста товар. Однако тот слушал равнодушно, думая о другом. Гаснер смекнул: «Чего же тогда гордец типограф заявился? Собирается о чем-то поговорить?»

Гаснер насторожился, полагая, что речь пойдет, конечно, о деньгах. Желая вовсе избежать разговора на эту тему, он сказал, что занят сейчас по горло приемкой большой партии мануфактуры, закупленной в Бухаресте.