Занавес приподнят

В тот день, как, впрочем, и в другие дни, Констанца походила на растревоженный муравейник. Кругом были люди, на каждом шагу попадались магазины и лавчонки с пестрыми вывесками, крохотные рестораны и закусочные, с порога которых ударял запах жаровен вперемешку с прокисшим вином, а также уйма контор по закупкам и экспорту зерна, вина, фруктов, нефти… И всюду люди. По преимуществу приезжие, или, точнее, отъезжающие: вокруг них — крупные маклеры и мелкие жулики, выдающие себя за дельцов, адвокатов и даже полицейских чинов… И у всех одна цель: деньги! Их здесь дерут с живых и мертвых… Все продается, и все покупается, все с трудом, и все запросто…

— Новое немецкое мыло! — рекламировал у лотка свой товар одноглазый продавец. — Покупайте эрзац-мыло «Шмуцфрессер»! Лучшее импортное мыло… от чесотки!..

Откуда-то из-за угла вырвалась ватага ребятишек-газетчиков. Оборванные, чумазые, в лохмотьях, они наперебой выкрикивали:

— «Универс-оу»! «Курент-оу»! «Тимп-оу»! Экстренное сообщение!..

— «Ултима ора-оу»! Едицие спечиал-оу!..

— «Ултима ора-оу»! Специальный выпуск!..

Стоявшие друг перед другом Илья Томов и Хаим Волдитер из-за шума никак не могли толком поговорить. С трудом они выбрались в подворотню какого-то дома, и Томов наконец-то спросил друга:

— Так что же ты здесь делаешь, Хаим?

— Что я делаю в Констанце? — как всегда, пожав узкими плечами, грустно и с усмешкой переспросил Хаим. — Я уезжаю, Илюшка…

— Куда, если не секрет?

— В Палестину.

— Что-что?

— Первый раз слышишь о Палестине? Или ты не знаешь, что такое «земля обетованная», «земля предков», «страна праотцов»?

— Слышал… — ответил Томов. — Ты-то при чем?

— Я?! — резко развел Хаим руками. — Говорят, там, за синими морями, мед течет… Вот и еду попробовать его… Но, честно говоря, боюсь я, Илюшка, как бы тот мед не оказался горчицей… Ей-богу!

— Так на кой черт ехать?!

— На кой черт ехать?.. А что мне делать, если господин Гитлер безнаказанно проглатывает одну страну за другой и, как поговаривают, собирается наведаться и сюда?! Сам понимаешь: мне тогда крышка! — И Хаим выразительно вздернул кверху обернутый вокруг шеи поблекший галстук.

Илья стал было успокаивать друга, но тот не дал договорить:

— А Вальтер наш, знаешь, тоже сорвался!

— Адами Вальтер? — настороженно спросил Томов. — Куда это сорвался?

— Ну конечно — в Германию!

— Не понимаю, — удивился Илья. — Как это в Германию?

— Очень просто! Ты разве не знаешь, что фюрер бросил клич — стомиллионное государство с немцами, твердо живущими на своих землях? Сказал — и баста! И со всей Европы, как мухи на падаль, полетели фольксдойч!.. Порхнул в фатерланд и наш бывший единомышленник, — Хаим огляделся по сторонам, — по читке большевистский прокламаций на чердаке… Помнишь?

Томов улыбнулся:

— Еще бы, Хаим, конечно, помню.

— Так что это, по-твоему?

Томов неопределенно пожал плечами.

— Вот я и еду, представь себе, Илюшка, тоже для создания «государства»… Да, да! Нацисты трубят о стомиллионном, а сионисты скромнее — просто о многомиллионном государстве, но тоже — с твердо живущими на своих землях евреями… Ну так что это, по-твоему, комедия? Нет, брат, трагедия! Да-да. Трагедия двух народов! Гитлеру нужны солдаты, чтобы завоевать земли, а сионистам, чтобы их отвоевывать. В Германию слетаются фольксдойч, а в Палестину едем мы, фольксюден!.. Немцы орут в три горла о — своем фатерланде, не отстают от них и наши сионисты — со своим фатерландом. А знаешь, это слово имеет одинаковый смысл и в немецком, и в еврейском языках — «родина отцов»… Ей-богу, я не придумал это! И не смотри на меня так, будто твой друг спятил. Вообще говоря, я не отрицаю, что в таком кавардаке можно и в самом деле свихнуться…

Не желая еще больше расстраивать своего школьного друга, Илья попытался переменить тему разговора:

— Неужели Вальтер станет нацистом?

— Откуда я знаю? Во всяком случае, нацисты фаршируют мозги фольксдойч почище, чем базарные колбасники начиняют «собачью радость» вонючей требухой, чесноком, перцем и всякими специями, которые служат приманкой для покупателя… А люди клюют!.. И вообще, скажи на милость, как это, по-твоему, называется, если один из нашего «марксистского кружка» кинулся в объятия Гитлера, а другой плывет за тридевять земель под крылышко сионистских петухов?!

Томов не знал тогда, что ответить. Он долго молчал, глядя на Хаима, на его основательно потертый серый пиджак, висевший на худых плечах, как на вешалке, на вздыбленные огненной волной жесткие волосы, на всю его жалкую, смешную и вместе с тем трогательную фигуру, и думал… О чем думал тогда Илья Томов? Разумеется, ему трудно было расстаться с другом, и, разумеется, он жалел его: позади была закадычная дружба, много неосуществленных планов.

— Не торопись с отъездом, Хаим, — сказал ему тогда Илья Томов. — Найдем и здесь что-нибудь для тебя, ты же не один!

Томов рассказал о своей работе в Бухаресте, о друзьях. Вскользь упомянул он и о механике гаража «Леонид и К°» Захарии Илиеску.