Занятие не для дилетантов

Никогда раньше я не встречала такого тихого человека. Внятно он говорил только раз, когда объявил о своем нежелании остаться в больнице, через два дня после столкновения. Мое гостеприимство он принял как само собой разумеющееся. В тот день у меня было очень хорошее настроение, возможно, слишком хорошее; один из тех моментов, редких, слава Богу, когда чувствуешь, что каждый человек на Земле одновременно твой брат и твой сын, и ты должна заботиться о нем. С тех пор я забочусь о Левисе, удобно устроенном в кровати в моей гостиной, на его ногу наложены повязки, которые он сам меняет. Все это время он не читал, не слушал радио, не смотрел телевизор, не разговаривал. Иногда сооружал нечто странное из сухих веток, которые я приносила из сада, или с ничего не выражающим лицом смотрел в окно. В самом деле, спрашивала я себя, а не идиот ли он, и это предположение, вкупе с его красивой внешностью, казалось мне очень романтичным… Что касается моих достаточно скромных и редких вопросов о его прошлом, будущем, настоящем, то ответ следовал один и тот же: «Это неинтересно». Однажды ночью он оказался на дороге перед нашим автомобилем, его имя — Левис, и это все. Впрочем, меня это устраивало: длинные истории утомляют, а большинство людей, видит Бог, меня не жалели.

Я пошла на кухню, на скорую руку приготовила изысканный обед из консервов и поднялась наверх. Постучав, вошла в комнату Левиса и поставила поднос на кровать, усыпанную стружками. Вспомнив о той, что спланировала Паулю на голову, я начала смеяться. Левис поднял глаза, явно заинтригованный. Глаза у него были как у кошки, очень светлые и зеленовато-голубые под черными длинными ресницами. Механически я отметила, что за такую внешность «Колумбия» подписала бы с ним контракт, не раздумывая ни секунды.

— Ты смеешься? — Говорил он низким, хрипловатым голосом, чуть заикаясь.

— Я смеюсь потому, что одна из стружек упала через окно Паулю на голову, и он рассвирепел.

— Его сильно ушибло?

Я взглянула на Левиса в изумлении. Впервые он шутил, по крайней мере, я надеялась, что он шутит. Я глупо хихикнула, и вдруг мне стало как-то не по себе. Пауль прав. Ну что я буду делать с этим молодым психом в субботний вечер, одна, в уединенном доме? Я могла бы танцевать или смеяться с друзьями или даже заниматься любовью с милым Паулем или с кем-нибудь еще…

— Ты не собираешься уходить?

— Нет, — ответила я с горечью. — Я надоедаю тебе? — Я тут же пожалела о сказанном, противоречащем законам гостеприимства. Но Левис, лежащий в постели, залился счастливым, сердечным, прямо-таки детским смехом. И неожиданно, всего лишь под действием этого смеха у него, казалось, появилась душа, он сразу помолодел.

— Тебе ужасно скучно? — Этот вопрос застал меня врасплох. Разве можно понять, когда тебе ужасно скучно, очень скучно или просто, не сознавая того, скучно в этой бесконечной кутерьме, которая и есть жизнь?

— Мне некогда скучать, — холодно ответила я. — Я сценарист в RKB и я…

— Это там? — Поворот его подбородка влево вобрал в себя сверкающую бухту Санта-Моники, Беверли-Хиллз, эту обширную окраину Лос-Анджелеса, студии и съемочные павильоны, и объединил их одинаковым презрением. Быть может, презрение, сказано слишком сильно, но движение это выражало нечто большее, чем безразличие.

— Да, там. Так я зарабатываю себе на жизнь, — в моем голосе слышалось раздражение. За три минуты этот незнакомец заставил меня сначала упасть в собственных глазах, а потом почувствовать себя бесполезной. Ведь, в самом деле, что мне давала эта идиотская работа, кроме небольшой стопки долларов, собирающихся вместе каждый месяц и таким же образом каждый месяц растрачиваемых? Однако чувствовать себя виноватой из-за юнца, явно некомпетентного и нализавшегося ЛСД, было по меньшей мере неприлично. Я не имею ничего против таких наркотиков, но не верю, что они могут трансформировать чью-то привычку в философию, почти всегда предающую презрению тех, кто ее не разделяет.

— Зарабатывать на жизнь, — повторил Левис задумчиво, — зарабатывать на жизнь.

— Так говорят, — ответила я.

— Какая жалость! Как я хотел бы жить во Флоренции в те времена, когда там хватало людей, заботившихся о других просто так, как ты сейчас.

— Они заботились о скульпторах, художниках или писателях. Ты принадлежишь к ним? — Левис покачал головой.

— Быть может, они заботились о людях, приносивших им радость.

Я цинично рассмеялась, почти в духе Бетт Девис:

— Ты легко можешь найти это и здесь, прямо сейчас. — Я тоже повернула подбородок влево, как и он чуть раньше.

Левис закрыл глаза.

— Я же сказал «просто так», а это уже не просто так.