Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

Деликатность Михаила Михайловича, не позволившая ему выплюнуть в камин жвачку, изготовленную Всеволодом Ивановым, как это сделали все его друзья, быть может, тоже стала в их компании поводом для - не насмешек, конечно, но легкого подтрунивания. Но, как пишет в своих воспоминаниях Тамара Владимировна, все они все-таки восприняли это не просто как чудачество или какую-то непонятную блажь, а как чрезмерную, быть может, даже излишнюю в компании близких друзей, но именно деликатность. 

Поведение же француза в изображении зощенковского героя-рассказчика выглядит именно блажью. Причем такой блажью, на которую способен только иностранец, то есть человек из совершенно иного мира, как бы даже с другой планеты. 

В сущности, это рассказ не об иностранце и даже не об иностранцах, а как раз наоборот! - о нас, о наших соотечественниках, в глазах которых человек воспитанный, то есть цивилизованный, выглядит каким-то придурком. 

"В сущности, мы с вами дикари, братцы!" - говорит нам Зощенко этим своим рассказом. 

Вот для чего понадобилось ему именно так развернуть и разработать эту нехитрую фабулу, превратив ее в неповторимый, насквозь свой, зощенковский сюжет. 

На этом простом примере особенно ясно видно, что в основе превращения фабулы в сюжет лежит некая задушевная авторская мысль. 

Писателя именно потому и привлекает та или иная жизненная история (фабула) - иногда взятая прямо из жизни, иногда заимствованная у другого автора, - что он чувствует: претворив эту (пока еще ничью или даже чужую) фабулу в сюжет, он сможет выразить нечто такое, что хочет и сможет выразить только он и никто другой. 

История превращения в сюжет фабулы рассказа Зощенко "Иностранцы" хороша тем, что предельно проста. Она представляет нам один из важнейших законов сюжетосложения в наиболее, так сказать, чистом виде. 

Но полно! Закон ли это? А может быть, просто частный случай? 

Чтобы убедиться в том, что это именно так, рассмотрим не столь простую и очевидную, а более сложную, более запутанную ситуацию. 

Как я уже говорил, Гоголь в основу своей комедии "Ревизор" положил примерно ту же фабулу, которую до него использовал его современник Александр Вельтман в повести "Провинциальные актеры". (Позже он изменил это название: повесть стала называться - "Неистовый Роланд".) 

Вельтман однажды даже попрекнул этим Гоголя. Не то чтобы обвинил его в плагиате, но довольно прозрачный намек на это сделал. В 1843 году он опубликовал рассказ "Приезжий из уезда, или Суматоха в столице", который начинался так: 

"Всем уже известно и переизвестно из повести "Неистовый Роланд", и из комедии "Ревизор", и из иных повестей и комедий о приезжих из столицы, сколько происходит суматох в уездных городах от приездов губернаторов, вице-губернаторов и ревизоров". 

Этой иронической репликой он метил, конечно, не в авторов каких-то "иных повестей и комедий о приезжих и столицы", а именно в Гоголя. 

Но обижался он на Гоголя зря. Во-первых, фабула "Ревизора" была заимствована Гоголем не у Вельтмана. (Историю эту, как принято считать, подарил Гоголю Пушкин: его самого однажды приняли не то за ревизора, не то за еще какую-то важную птицу. Сперва он приберегал эту фабулу для себя, даже кое-какие наброски сделал. Но потом отдал ее Гоголю, справедливо решив, что она более пригодна для гоголевского сатирического дара.) А во-вторых, при всем внешнем сходстве фабульной основы "Ревизора" с фабулой повести Вельтмана сюжеты этих двух произведений, как я уже говорил, - разные. И дело тут не столько даже в том, что разворачиваются они по-разному, что у Гоголя анекдот про приезжего из столицы, которого приняли за ревизора, оброс совершенно другими подробностями, не теми, что у Вельтмана или других авторов, обращавшихся к этому анекдоту. Главное отличие состоит в том, что сюжет гоголевского "Ревизора" говорит нам совсем не то, что сюжет повести Вельтмана Он несет в себе совершенно другой смысл. 

Сейчас вы сами в этом убедитесь.