Занимательное литературоведение

Но и малые народы рождают своих великих людей. Просто пореже. Одним из самых замечательных людей, рожденных этими местами, и был Григорий Гуркин. Славен он, прямо скажем, не этим портретом, а пейзажами своей горной родины. Тоже ведь и Рерих эти вершины и озера изображал. Ну, а мне у этого даже и больше личит, чем у всемирноизвестного космического гуру. По репродукциям, конечно, судить трудно, но я несколько попробую здесь привести. Качество, конечно, сильно неидеальное. Но ведь мы с вами ради оригиналов ни в Горно-Алтайск, ни в Барнаул, ни даже в Томск или Красноярск не поедем нынче? Придется мириться.

* * *

Художник, действительно, замечательный. При желании, с его живописью можно в Сети познакомиться в   "Каталоге произведений алтайских художников"[3]. Там есть репродукции, хотя, конечно, очень скудненькие. Но и за то спасибо.

После реабилитации имя его потихоньку-понемногу всплывало. Даже вот в 3-м издании БСЭ в иллюстрациях к разделу "Архитектура и изобразительное искусство" статьи о Горно-Алтайской автономной области рядом с фото войлочного ковра есть и черно-белая репродукция "Озера горных духов". Но, все-таки, к числу беззаветных коммунистов, верных ленинцев, павших жертвой культа личности и банды Берия, он не совсем относился. Короче, не миновать нам, кажется, немного поговорить об его биографии.

Мы тут слегка уже намекнули на нее, вспомнив невзначай шевченкины стихи о молдаванине и финне, которые на всех доступных им языках молчат, "бо благоденствуют". Молдаван в нашей правдивой истории, кроме ранее упомянутых командарма Фрунзе, комиссара Лазо и еврейки-комсомолки Марицы Маргулис, не было и, видимо, уже и не будет. О финне — это мы как раз невдолге вспомним. А вот биография Гуркина несколько напомнит нам о биографии Тараса. Но без такой уж чрезмерной экзотики и архаики, как крепостное право. Все же он родился в 1870-м. После отмены. Дело было в селе Улалы, которое нынче числится городом Горно-Алтайском.

Рос, получил начальное образование в школе православной миссии, выучился писать иконы. Познакомился с человеком из столицы, студентом Петербургской певческой капеллы и этнографом-любителем Анохиным, тот соблазнил его душу призраком столичной художественной карьеры. В 27 лет Гуркин едет в Петербург поступать в Художественную Академию. В общем, не поступил, но с горя в политики не подался. Академик Шишкин взялся обучать талантливого инородца у себя на дому.

Обучал одну зиму, потом умер, но Гуркин так себя всю жизнь и считал его выучеником. Шишкин… в годы моей юности это как бы считался моветон супротив импрессионистов. Впрочем, мой коллега Валера Бабаев как-то на наши расуждения о возвышенном после стакана как-то прямо ляпнул: "А я художника Шишкина уже за то уважаю, что он мог природу один к одному передать. Другие и этого не могут!" Нынче сдается, что он был отчасти прав.

Вернулся к себе на Алтай, потихоньку пришли к нему некоторые заработки и даже региональная слава "первого художника Сибири". Мечтал даже о кругосветном путешествии с персональной выставкой через Японию, Америку и Европу. Вот его автопортрет.

В 1917-м его выбрали председателем "Алтайской горной думы". Ну, а кого? Он так же был гордостью своего маленького народа, как, скажем, социолог Питирим Сорокин гордостью всех сколько-то просвещенных коми-зырян. Что-то там смутно говорилось об алтайской автономии в новой освобожденной федеративной России. Все это в течение полутора лет закончилось красной большевистской диктатурой и какое-то время пытавшейся ней конкурировать белой диктатурой адмирала Колчака. Гуркина за автономные разговоры 17-го года потом сажали и те, и другие. Пять лет, уехав через пограничный перевал Дурбэт-Доба еще от белых, он боялся вернуться и при красных, мотался по Туве и Монголии.

* * *

Ну, пообещали не трогать, вернулся. Еще пару раз сажали в периоды обострения классовой подозрительности, приходилось каяться в былых недопониманиях. Но и люди к нему приезжали, знакомились. В том числе — знаменитый Иван Ефремов, который из его картины почерпнул идею своего рассказа "Озеро горных духов". В тридцать седьмом посадили уже совсем всерьез, за японский шпионаж, а десятого не то двенадцатого ноября расстреляли.

Старшего сына Геннадия арестовали и расстреляли вместе с отцом, а младший, Василий, после реабилитации записал воспоминания, из которых как-то так смутно следует, что в Туву его отец прибыл по приглашению партизанского командира, как раз Сергея Кочетова. И вместе с ним (и со своими сыновьями) отражал нашествие белых банд атамана Бакича. Ну, его можно понять, записать отца хоть задним числом в ленинскую гвардию пламенных революционеров — так созвучно со временем Большого Реабилитанса. Но есть, как будто, определенные свидетельства, что в Туву он прибыл как раз в обозе Бакича.

Есть даже, правда, не подписанное Кочетовым, а в передаче через воспоминание третьего лица, сообщение самого партизанского вожака об обстоятельствах его знакомства с художником.