Занимательное литературоведение

В полном отличии от хозяина квартиры в калабуховском доме. До того он у нас белый и пушистый, до того безупречный, что вполне подошел для главного Мифа Перестройки. Если Миф Коммунизма со своими Павками и Павликами к тому времени обрыд уже всем до полной тошнотворности, то "Собачье сердце" мгновенно стало могучим оружием демократии, не хуже, чем булыжник у шадровского пролетариата. Обвинение в "шариковщине", сразу заставляло оппонента, за характерным исключением безбашенного Виктора Анпилова, начинать оправдываться. По прошествии времени оказалось, что отъем и раздел привилегий партократов большого эффекта сам по себе не дает, если при этом не начать работать, а продолжать замену работы ее, даже и очень похожей, имитацией. Нынче вся надежда на отъем у олигархов волшебной природной ренты и тоже ее раздел по-честному. Но и при этом энтузиасты дувана от родства с Шариковым все-таки стараются откреститься.

К Булгакову тут, как мне кажется, больших претензий быть не может. Все-таки, ни Шелли, ни Уэллс в реале со своими монстрами не встречались и представить себе ситуацию их прихода с обыском и изъятием по британской вольности жизни смогли бы с очень большим трудом. Жизнь в вечной надежде, что, во-первых, не заметят и дадут существовать и писать, а во-вторых, оценят талант и старательную демонстративную искренность и, с вершин власти, разрешат — опять-таки существовать и писать… Ну, не может такая жизнь не способствовать черно-белому восприятию ситуации!

Если говорить об отношениях между нацменами нашей чудовищной истории — Борменталем и Швондером, то, в общем-то, они взаимно друг-другу никто, ничто и зовут никак. Если они конфликтуют — то чисто функционально, без особой страсти, просто так, как собачились между собой все советские люди. Что до пары Шариков-Швондер — что же можно прибавить к предсказанию Филипп Филиппыча: "… если кто-нибудь в свою очередь натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки"? Это, как известно, и произошло в исторически небольшие сроки.

3. Скованные одной цепью

В нашем полном графе остается одно единственное ребро. Но, пожалуй, самое интересное. Во всяком случае, для меня. Запредельная, зоологическая ненависть, вспыхнувшая с первой встречи между профессором и функционером, прямо таки выпирает из обстоятельств сюжета. Ну, допустим, мелкая партийная сошка, деклассированный и денационализованный люмпен-бюрократ искренне ненавидит гениального хирурга за его таланты, глубокую культуру, мировое научное значение, умение правильно закусывать и семь комнат. Ничтожество и должно ненавидеть гения. Но ведь встречные чувства совершенно зеркальны! Великий ученый не презирает председателя домкома — он его совершенно искренне терпеть не может всеми силами души и, несомненно, удавил бы немедленно, если б мог. Что-то тут не так. Это противостояние попросту уравнивает оппонентов, что противоречит их очевидной несоизмеримости.

Видимо, чтобы разобраться в этом, надо чуть упростить задачу. Каждый из этой пары имеет два измерения — личное и социальное. Преображенский талантлив — и он из духовного сословия. Швондер бездарен — и он ассимилированный, во всяком случае, сильно ушедший от штетла, еврей. Остальные обстоятельства — следствия из этих исходных. Для талантливого поповича в начале ХХ века роль профессора, тем более, по медицинской части достаточно естественна. Еврей из обрусевших без особых способностей в ту же пору — почти наверняка партийный активист Но такие сочетания социального и личностного не могут же быть единственно возможными. Личный опыт второй половины того же века как будто подсказывает, что было проще встретить сочетание профессора, скажем, Шапиро и секретаря парткома Дьяконова, чем наоборот. Вряд ли природная талантливость так уж сильно зависит от сословия или национальности. Трудовая мораль, жизненные цели — да, а способности не очень. Так если у нас не получается понять причину обоюдной ненависти Филипп Филиппыча и его врага на уровне личных данных, может быть, есть смысл поискать в их родовой принадлежности?