Заново рожденная. Дневники и записные книжки 1947-1963

…Вчера (ближе к вечеру) я отправилась на свой первый парижский коктейль, который устраивали у Жана Валя [1888–1974, профессор философии в Сорбонне], – в обществе мерзкого Алана Блума. Валь вполне соответствовал моим ожиданиям – маленький, худой, птичьего вида старик с жидкими белыми волосами и широким тонким ртом, скорее красивый, таким будет Жан-Луи Барро в 65 лет, но страшно distrait[20] и неухоженный. Мешковатый черный костюм с тремя большими дырками сзади, через которые просматривалось (белое) исподнее + он только что пришел после вечерней лекции о [Поле] Клоделе в Сорбонне. У него высокая красивая жена-туниска (с круглым лицом и гладко зачесанными назад волосами), раза в два младше него, лет 35–40, по моим оценкам, + трое или четверо маленьких детей. Еще там были Джорджо де Сантильяна [историк науки в Массачусетском технологическом институте\ два японских художника; худощавые пожилые дамы в меховых шапках; человек из [журнала] «Preuves»; дети постарше – будто сошедшие с картин Бальтуса, в костюмах для Масленицы; человек, похожий на Жан-Поля Сартра; и множество других лиц, чьи имена ничего мне не говорили. Я беседовала с Валем и де Сантильяной + (неизбежно) с Блумом. Квартира – на улице Пелетье – фантастична: на всех стенах наброски + рисунки + картины, сделанные детьми и друзьями-художниками; темная резная североафриканская мебель; десять тысяч книг; тяжелые скатерти; цветы; картины; игрушки; фрукты – очень живописный беспорядок, подумалось мне.

20/2/1958

О той неробкой еврейской женщине-порнографе, s’appelle [sic][21] Хэрриет Даймлер: «Она – хипстер. Она на этом не зацикливается».

Разум ускользает от меня. Мне нужно застигнуть его сзади, во время речевого акта.

Ночи – это самое худшее. Мука бессонного пребывания подле тела, которое единственно желанно, и неспособность прорваться к нему, навязать ему ответное желание. Бок о бок. Как ложки. Осторожно, не прикасайтесь! Ужасное, ужасное чувство «deja ete»[22], ведь я страстно желала Филиппа в первый год замужества.

Больше всего я восстаю против того, что Г. не приемлет меня физически, больше всего на свете. На этой стадии я приняла бы любое отношение, любую оценку меня – даже яростную неприязнь – если бы между нами была теплота в сексе. Но в отсутствие этого не мазохизм ли, в самом деле, продолжать жить с ней? Какова цена любви? Мне совсем не нравится роль, которая мне выпала, не нравится мне и разновидность присущего ей фривольного садизма. Пару раз за последние несколько дней я еле удержалась от того, чтобы сильно встряхнуть ее за плечи. Мне хочется отхлестать ее по щекам – не уничтожить или стереть с лица земли (таков смысл ее тычков и нападок), а заставить ее смотреть на меня по-настоящему, если нужно, то с ненавистью, но вынудить ее покончить с глупостью, когда мы живем с отвернутыми друг от друга сердцами и телами…

«Не закрыла ли я себе глаза еще и черной створкой ночи, и не вытянула ли руку? И то же девушки – те, кто превращает день в ночь, молодые, наркоманки, распутницы, пьяницы и самые несчастные, вроде любовницы, всю ночь вглядывающейся в темноту в страхе и муке. Эти никогда больше не смогут жить дневной жизнью…»

(«Ночной лес»)

21/2/1958

Вчера вечером (с Полом) – «Кавказский меловой круг» [Брехта] в постановке, несколько напоминающей Пиранделло. Мне понравился эффект стилизации – музыка (барабан, цимбалы, флейта, гитара) с нарочито подчеркнутым действием; блестящие маски в две трети лица, лишь прикрывающие верхнюю губу и тем самым преувеличивающие рот; наклонная сцена и будничные декорации (актеры сами приносят декорации на сцену, как в китайском театре), введение фигуры повествователя и общее очарование удваивания, пьесы в пьесе…

Пиранделло, Брехт, Жене – для всех троих в одинаковой степени, хотя и совершенно по-разному, предмет театра – это театр. Так же как для живописцев действия тема живописи – это художественный акт. Сравните «Сегодня мы импровизируем» [Пиранделло], «Служанки» [Жене], «Кавказский меловой круг»… Этим для меня интересен Брехт, пусть даже его сюжеты отличаются нарочито фольклорной, детской простотой, и он намеревается учить зрителей – о мире, справедливости и т. д.

Новая пьеса Жене, которую он теперь перерабатывает, использует – и вообще посвящена ширмам. Персонажи рисуют на ширмах, прикрепляют к ним предметы, проецируют на них своих тайных персонажей, одновременно вовлекаясь в «реалистичное» действие. Новая, визуальная версия монолога…

Ширма + маска, как классная доска.

Я не люблю дидактические пьесы. Но мне нравятся философские, игривые пьесы.

Психологические пьесы? Это вопрос более сложный. Может быть, правы французы, недолюбливая, в целом, психологические пьесы, психологические романы, психологию – в англо-американской и немецкой манере.