Заноза Его Величества-2

— И как же она к этому отнеслась? — присаживаюсь я на второй стул, обняв свой пуховик.

— Как любая добродетельная клуша, — презрительно кривятся её губы. — Пыталась окружить меня заботой и добротой. Особенно после того, как моя мама заболела и умерла.

— Но ты, конечно, не нуждалась в её милостыни? — усмехаюсь я.

— Конечно, — гордо вскидывает она голову. — Я вообще ни в чём не нуждалась. Ни в их жалости, ни в жалких подачках. Ни в детстве. Ни когда подросла. А особенно после того как у меня появился Лоренс. Мой учитель танцев, — отвечает она на мой немой вопрос "Что за Лоренс?". — Отец решил готовить нас с Конни к светским приёмам и балам. И хоть мне восемнадцать уже исполнилось, да и танцам меня уже обучали, я не могла выезжать одна, только сопровождать свою законорожденную сестру. Вот к её совершеннолетию мне и наняли учителя.

— И вы с ним, значит, закрутили любовь? — догадываюсь я и без подсказок.

— Но отец был категорически против выдать меня на него замуж. Тогда Лоренс уехал в Бриденс и обещал меня ждать, сколько потребуется.

— И не дождался?

— Дождался, но, когда в поместье отца случился пожар, меня не признали законной наследницей его земель и даже подаренный им замок отобрали, оставив на улице, — встаёт она, чтобы снять дорожный плащ, а потом подойти к окну.

— Вижу законы на втором континенте тоже не отличаются гуманностью.

— А я была такая дура! — опирается она руками в створ окна. — Я ехала с уверенностью, что он меня любит. Что примет с радостью. Но он оказался жадным, меркантильным гадом, который надеялся получить мой титул и богатую жену. А когда узнал, что ни то, ни другое ему не светит, просто выставил меня из своей облезлой лачуги. Вот так я и оказалась в Литруме, — разворачивается она.

— А фамилия у твоего Лоренса есть?

— Лоренс Мартен, — усмехается она. — Ортов Лоренс Мартен, лишивший меня невинности и отказавшийся жениться. Теперь ты понимаешь почему я так ухватилась за эту возможность попытать счастья в королевском дворце?

— С трудом, Коннигейл, — встаю я. — С большим трудом. Никто не заставлял тебя быть сукой, выбор всегда был за тобой.

И я намеренно не спрашиваю у неё про пожар, потому что уверена — соврёт. Столько в ней злости на погибшую семью, что не удивлюсь, если этот пожар она сама и устроила. Хоть всему остальному верю. И никак не комментирую её историю. Остальные части этой головоломки я соберу сама.

Если она пыталась меня разжалобить — напрасно. Если ищет поддержки и защиты — тем более зря. А какая связь между ней и Годелин, возможно, она и сама понятия не имеет. Но это я тоже выясню сама.

Я велю Салазару поставить у её комнаты такую охрану, чтобы муха мимо не пролетела без позволения. И глаз с этой жучки не спускать! А то расслабились они, видите ли круглосуточного режима наблюдения озвучено не было, да и выходить ей из комнаты было разрешено. Только территорию замка покидать не велено. Как к возможной дочери императора к ней относились со всем уважением, как к гостье.

— Если она дочь императора, то я — испанский лётчик, — ворчу, направляясь к комнате Мариэль. Вот только как бы я не относилась к Эрмине, явно не просто так она заинтересовалась этой девицей и приняла её за наследницу Трэса. Что-то их наверняка связывает.

И с мысленным обещанием выяснить всё у Эрмины лично, я, как есть, с вещами, заглядываю в комнату к Машке, надеясь застать её спящей.

Но комната малышки пуста.

Её кровать, как полагается девочкам, с розовым балдахином. Её мягкие игрушки, посаженные в изголовье. Её куклы, расставленные по полкам.

У меня аж ноги подкашиваются, когда я бросаю своё добро посреди детской и выскакиваю в коридор.

— А за ребёнком кто-нибудь смотрит? — пытаю я Салазара. — У её комнаты почему нет охраны? Что вообще за безответственность?

«А если эта Конни надумала не просто сбежать, а в качестве заложницы прихватить с собой Машку? — возникают в голове мысли одна ужаснее другой. — А если Машка встала ночью и заблудилась спросонья? В таком огромном замке не мудрено».

Может и дурные мысли, и глупые, но у меня аж сердце заходится, пока я бегаю по замку, разыскивая её.

А когда, наконец, нахожу в зимнем саду у фей, так стискиваю в объятиях, что она пищит.

— Прости, прости, — отпускаю я её, облегчённо вздохнув, потому что тут рядом с ней и охрана, и прислуга. И глаз с неё не спускают. Что бы я там себе ни напридумывала, а о ребёнке заботятся. — А ты чего тут в такую рань, Маш?

— Утром здесь распускаются цветочки. Смотри, — заворожённо тянет она руки, раздвигая траву.

— Ой, прости, я кажется нечаянно несколько цветочков помяла, — поднимаюсь я, оглядываясь на нанесённый моей задницей урон.

— Не страшно, она их сейчас вылечит, — где-то над ухом у меня звучит знакомый голос.

— Карло! Дружище! Ты ли это? — оборачиваюсь я.

— Дарья Андреевна?! — давится он дымом, поперхнувшись от своей неизменной папироски и взмывает вверх, толком не прокашлявшись. — Па-а-ап! Папа!

— Да ты чего орёшь-то? Всех перебудишь! — выглядывает дон Орсино из домика, похожего на скворечник, только приделанный не к дереву, а к стене.